Певерил Пик - [16]

Когда громовые раскаты псалма, многократно повторенные эхом, перекатывающимся в утёсах и разрушенных залах, достигли слуха кавалеров, как бы предупреждая их, что не следует особенно рассчитывать на унижение противника, они вначале расхохотались во всю силу своих лёгких, чтобы показать псалмопевцам, сколь глубоко они их презирают, но это было лишь нарочитым выражением недоброжелательства к политическим противникам. Для людей, находящихся в противоречивых и затруднительных обстоятельствах, печаль натуральнее весёлости, и, когда эти два чувства сталкиваются, последняя редко торжествует. Если бы похоронная процессия и свадебный поезд неожиданно встретились друг с другом, мрачное уныние первого, разумеется, легко поглотило бы радостное ликование второго. Более того — кавалеры были заняты ещё к другими мыслями. Звуки псалма, которые они теперь услышали, слишком часто доносились до их ушей и в слишком многих случаях предвещали поражение роялистов, чтобы они могли равнодушно внимать им даже в дни своего торжества. Наступившее на минуту неловкое молчание прервал мужественный старый рыцарь, сэр Джаспер Крэнборн, доблесть коего была настолько общепризнанной, что он мог позволить себе, так сказать, открыто признаться в чувствах, которые другие люди, чья отвага могла в какой-то мере подвергнуться сомнению, сочли бы за лучшее скрыть.

— Вот тебе и раз! Я готов никогда больше не пить кларета, — промолвил старый рыцарь, — если это не та же самая песня, с которой лопоухие мошенники пошли в атаку при Уигган-лейне и опрокинули нас, словно кегли! Клянусь честью, соседи, чертовски не по душе мне этот напев!

— Если б я думал, что круглоголовые шельмы над нами смеются, — сказал Дик Уайлдблад из Дейла, — я бы взял свою дубинку и забил бы эти псалмы в их грязные глотки.

Это предложение, поддержанное старым Роджером Рейном, вечно пьяным хозяином деревенской таверны «Герб Певерилов», могло бы вызвать общую потасовку, если бы не вмешательство сэра Джаспера.

— Не надо буянить, Дик, — сказал старый рыцарь юному Франклину, — не надо, дружище, и вот почему: во-первых, это значило бы нанести обиду леди Певерил; во-вторых, это нарушило бы дарованный королем мир; а в-третьих, Дик, если бы мы напали на этих подлых псалмопевцев, тебе, мой мальчик, могло бы прийтись туго, как уже бывало с тобою и раньше.

— Кому?! Мне, сэр Джаспер? — отозвался Дик. — Мне пришлось бы туго? Не сойти мне с места, если мне приходилось туго где-нибудь, кроме как на той растреклятой дороге, где у нас не было ни флангов, ни фронта, ни тыла — всё равно что у селедок в бочке.

— Наверно, потому-то ты, чтобы поправить дело, застрял вместе со своим конем в живой изгороди, а когда я выковырял тебя оттуда палкой, ты, вместо того чтобы ринуться в бой, повернул направо кругом и во всю прыть пустился наутек, — отвечал сэр Джаспер.

Этот рассказ вызвал общий смех по адресу Дика, который, как всем было известно, предпочитал сражаться скорее своим длинным языком, нежели каким-либо иным оружием. Шутка доблестного рыцаря охладила воинственный пыл приверженцев короля; пение тоже внезапно прекратилось, и это окончательно успокоило кавалькаду, готовую счесть его умышленным оскорблением.

Между тем пуритане умолкли потому, что достигли большой и широкой бреши, некогда пробитой в стене замка их победоносными орудиями. Груды оставшихся от разрушенного сооружения обломков и мусора, по которым вилась узкая крутая тропинка, наподобие тех, что протаптывают редкие посетители древних руин, в сочетании с массивными, и куртинами, избежавшими разгрома, напомнили круглоголовым о победе над вражеской твердыней и о том, как они заковывали в стальные цепи принцев и лордов.

Однако в груди даже этих суровых фанатиков пробудились чувства, гораздо более соответствующие цели их визита в замок Мартиндейл, когда хозяйка, всё ещё сияющая молодостью и красотой, появилась над брешью в сопровождении служанок, чтобы встретить гостей с подобающими случаю любезностью и почётом. Леди Певерил сняла чёрное платье, которое она носила в течение многих лет, и оделась с роскошью, приличествующей её высокому званию и знатному роду. Правда, драгоценностей на ней не было, но её длинные чёрные волосы украшала гирлянда из дубовых листьев и лилий; первые означали спасение короля в Дупле Королевского Дуба, вторые — его счастливое восстановление на престоле. Но особенно обрадовались присутствующие, увидев, что хозяйка держит за руки мальчика и девочку — последняя, дочь их предводителя майора Бриджнорта, была, как все знали, обязана своею жизнью и здоровьем материнским попечениям леди Певерил.

Если даже люди низкого звания, находившиеся в толпе пуритан, испытали на себе благотворное влияние этого зрелища, то несчастный Бриджнорт был совершенно им ошеломлен. Природная сдержанность и строгие правила его круга не позволили ему преклонить колено и поцеловать руку, в которой лежала ручка его любимой дочери; однако низкий поклон, трепетная дрожь в голосе, произносившем слова благодарности, и блеск глаз свидетельствовали о его признательности и уважении к леди Певерил гораздо искреннее и глубже, нежели он мог бы выразить, даже если бы, подобно персу, в знак почтения распростерся перед нею на земле. Несколько учтивых и приятных слов, выражающих удовольствие, с которым она может вновь принять своих соседей и друзей, несколько вопросов о здоровье родных и близких наиболее именитых из них довершили победу леди Певерил над враждебными мыслями и опасными воспоминаниями и вселили дружеские чувства в сердца гостей.