Певец тропических островов - [48]

Я обаятелен, обаятелен, снова думал Леон, пытаясь сосредоточиться. И снова физиономия его так и светилась добродушием. К сожалению, Штайс оказался нечувствительным к чужому обаянию.

— Пани Анеля Загурская? — повторил он протяжно и недоверчиво.

И снова завздыхал, давая понять, что еще чего-то не понимает, не понимает одной важной вещи.

— Вы, почтеннейший, наверное, что-то имели в виду, называя эту фамилию. Только что именно? В чем суть, фигурально выражаясь, двойного дна пани Анели Загурской? Иначе говоря, где подоплека?

— Ха! Вы думаете, что у любого из нас двойное дно?

— А как же! Иначе и быть не может.

— Да полно вам, опомнитесь. Анеля Загурская — конгениальная, непревзойденная переводчица Конрада, — повторил Леон. — Я бы вам советовал когда-нибудь почитать… Но сейчас, сейчас… простите. Ха… Не вижу официанта. У вас есть коньяк? Отлично. Ну а лимонад? Так душно, что маленькой рюмкой не утолишь жажды. Я попросил бы стакан.

— Официант на кухне, — откликнулась пани Штайс. — Вальдемар! — снова нежно зазвучала флейта.

Кухонные двери находились слева, зато с правой стороны, сразу же за буфетной стойкой, виднелось углубление с крутой, ведущей на чердак или крышу лесенкой.

— Мадам! — сказал Леон Вахицкий и по-птичьи взмахнул рукой, держа в ней панаму. Улыбнулся пани Штайс и вышел в сад.

И тут-то он едва не выдал себя, с трудом сдержав радостный вопль. Вчерашняя незнакомка — тонкая талия, светлое платье — расхаживала взад и вперед по дорожке, ведущей от порога до концертной эстрады. Поразительно, возможно, она даже и не уходила отсюда со вчерашнего дня. И правым кулачком ударяла по ладони левой руки.

IV

Чтобы не хрустел гравий под ногами, Вахицкий прямо с порога ступил в сторонку, на траву. Женская фигурка, повернувшись к нему спиной, уходила по дорожке к розовой эстраде. Леон сделал еще шаг в сторону и уселся за столик за стволом каштана, который чем-то напоминал ему африканское дерево. Этот ствол частично скрывал его. На всякий случай он положил на столик раскрытую книжку.

Через несколько минут до него донесся шелест разлетавшихся из-под туфель камешков — иными словами, отзвук нервных приближавшихся женских шагов. Светлое платье, должно быть, успело дойти до эстрады и теперь возвращалось обратно. Кроме шажков, слышны были еще хлопки — кулачком об ладонь, кулачком об ладонь! Когда незнакомка проходила мимо, Леон равнодушно поднял голову от книги.

Это была молодая девушка с волосами цвета воронова крыла, схваченными сзади золотой ленточкой. Черт лица он сразу не разглядел — попросту говоря, они его не занимали. Интересовала его прежде всего ее сумочка. Сначала он глядел только на очень смуглые руки — руки, которые находились в таком необычном волнении. Правая рука, сжатая в кулак, поднималась и равномерно ударяла по левой. И хотя сумочки не было, Леон сразу же решил: она.

— Почему, почему он не приходит… — услышал Леон слова, сказанные с большим напряжением, но негромко. Она все время повторяла их — то совсем тихо, то чуть отчетливее. Словно бы хотела сбросить со своих плеч какую-то тревогу, избавиться от чего-то — это чувствовалось.

Дойдя до порога "Спортивного", она повернула обратно и глянула на свои беспокойно двигавшиеся руки, снова направилась в сторону розовой эстрады.

— Почему он не приходит? — повторила она, скрываясь за стволом. Светлое платьице исчезло, но через минуту снова мелькнуло и приблизилось.

Делая вид, что его это сочетание депрессии с крайним возбуждением ничуть не занимает, Леон больше не поднимал глаз от книжки. Странная прогулка — туда-сюда, туда-сюда — все продолжалась. Пока не появился официант с подносом. Тогда девушка вышла из-за ствола и преградила ему дорогу.

— К вашим услугам… — Официант ощерил невероятной черноты зубы. Казалось, он грыз никому не видимую кость.

Почти задыхаясь от ходьбы, она словно бы раздумывала, задавать ли вопрос. Леон перестал делать вид, что увлечен чтением, и откровенно рассматривал ее. Даже преувеличенно откровенно. Весь смысл был в том, чтобы она обратила на него внимание. Лицо его послушно выразило приятное удивление.

Прежде всего он убедился, что она необычайно смугла — казалось, перед ним актриса, загримированная перед съемкой. Следует сказать, что в тридцатые годы женщины еще не красили волосы басмой и такую жгуче-черную, смоляную брюнетку Леон видел впервые. И еще — у нее были негритянские, слегка выпяченные губы и светлосерые глаза, подчеркнутые тревожной линией бровей.

На светлом платье при ближайшем рассмотрении обнаружился узор, проступали бледные без листьев и шипов розы. Он не слишком разбирался в таких тонкостях, но ему показалось, что такая ткань с матовым отливом называется муар. При удивительно тонкой и гибкой талии, так выделявшей ее, плечи у нее были широкие, поэтому она казалась несколько приземистой и очень твердо стояла на ногах, мускулистых, с четко обрисованными икрами, в чулках-паутинке и в туфельках на низком каблуке.

— Мне нужно идти… Если кто-нибудь меня будет спрашивать, передайте, что я ждала, — сказала она низким, идущим, казалось, даже не из горла, а откуда-то из самых глубин грудной клетки голосом. — Я ждала, но не дождалась. Приду завтра, под вечер.