Певец тропических островов - [24]

— Ну и что же? Как же так? — воскликнул Вахицкий.

— А вы как бы поступили на моем месте? Я остолбенел. Чуть не рехнулся. Ведь такое и в голову не придет. Наконец-то, наконец до меня дошло, желудок судорогой сводит. Рвота так к горлу и подступает. Сейчас я его изувечу, думаю. Тут смотрю — все из-за своих столиков повставали и ко мне. Я один — неравный бой, верно? Последний мой форменный костюм изничтожат, и что тогда будет? Еле на ногах стою. Физиономия у меня была зеленая, не иначе. Опрокинул столик — бросил под ноги этой швали — и давай ходу. У выхода еще запутался в гирляндах — там у них, в тропиках, дверей нет, везде эти самые гирлянды. Чуть не повалился на мостовую. И все думаю, что же я пил и какое оно было желтое и теплое, и чувствую — вот-вот меня вырвет. А это не положено, потому что, хотя переулок особого назначения, вижу, идет полицейский, ну а я в белом офицерском кителе. Меня рвет, а я глотаю, вот как бывает. Она из меня, а я глотаю. С тех пор водки в рот не беру!

У Леона брови полезли на лоб, и он снова почувствовал, что пауза, которая наступила, свидетельствует о нежелании вдаваться в детали, вытаскивать на свет божий, озаренный вполне нормальным, умеренным солнцем, сверкающим на мелких волнах нормальной, обычной Вислы, переживания, выходящие за пределы нормы. "Тело", беседовавшее с ним через окно, было, видно, чем-то сыто по горло и поднесло два пальца к козырьку. Оно намеревалось уйти.

— Минуточку! — сказал Леон. — Что за… что за случай! А почему именно вам подложили такую свинью, как вы себе объясняете это? Может, вы потом узна…

— Нет, ничего, ничего решительно. Ничего. Я и не пытаюсь ничего объяснять. Дружка своего я потом в глаза не видел. О, если бы знать его адрес! Правда, слышал от одного морячка, что этот тип уже через полгода поступил в "Интеллидженс сервис".

Может, это что объясняет, как вы считаете? Ну, мне пора. Прошу извинить, служба… Этот паршивый трамвай караулю. Человека у нас в Гдыне обидеть умеют, ох умеют, а хочешь справедливости добиться — ищи ветра в поле. А еще правилам вежливости учат. Благодарить, мол, надо, "Вистуле" целовать ручки. Ох, разъедает меня злость и сожрет в конце концов, тьфу!

"Тело" попрощалось с Вахицким, и потом слышно было, как по палубе прогрохотали его шаги.

V

— А вы куда, в Варшаву или к морю? — спросил крепыш в коричневом пиджаке и в рубашке с отложным воротником "а-ля Словацкий". Вся его лоснящаяся, широкая и на редкость угодливая, словно бы клянущаяся вам в любви, физиономия с толстыми, мясистыми губами была покрыта багровыми пятнами. Он тоже заглянул в застекленное помещение, которое мальчик из ресторана ни за что не желал называть кают-компанией, и, сев за столик неподалеку от Леона, сразу же принялся почесывать щеку.

— Мечта, а не погода! Цимес. Мне это путешествие по Висле на пользу, отдых нервам. Я, знаете ли, позавчера прибыл поездом в Сандомеж, а потом пришлось лошадьми, на фуре ехать в имение к одному графу. Ну и растрясло меня! А с ним — одни неприятности! Одурачил почище любого цыгана. Три часа торговались. Он продавал пару фамильных вещиц. А я ювелир. Зовут меня Игнаций Попеличик. С кем имею честь?..

— Я — Вахицкий, — представился Леон. Знакомясь, они оба не встали с места и разговаривали через столики. — Еду в Варшаву.

Ювелир заказал чай и булочку с ветчиной — должно быть, не знал, что такое "завтрак по-английски". Жевал он вяло, без особого аппетита: как известно, польские желудки с утра не слишком вместительны и довольствуются малым. Во всяком случае, в те годы дело обстояло так. Ювелир снова почесал щеку. Блеск его излучавшей розовое сияние физиономии, когда Леон присмотрелся к ней повнимательнее, показался ему неестественным. Должно быть, в лечебных целях ювелир смазывал лицо каким-то кремом.

— Вахицкий, Вахицкий, — повторил ювелир. — Откуда я знаю вашу фамилию? Ага! — воскликнул он вдруг. — Как же, как же, помню, была такая Вероника Вахицкая, дальняя родственница Богуславских из Белостока, я читал дня два назад в "Газете польской" о ней некролог. Огонь, а не женщина! В Варшаве говорили, что, если нужно какое-нибудь содействие, все кидаются к ней. Я это называю рычагом. Всегда за кулисами имеются какие-нибудь рычаги, без этого не могла бы существовать политика, хо, хо! Но, извините… Что это у вас? Простите за нескромный вопрос — что это у вас за ленточка?

Ювелир почувствовал, что зашел слишком далеко, во всяком случае, у него была физиономия человека, который утратил равновесие и вовсе не уверен, что не сболтнул глупость. Он все смотрел и смотрел на Леона, на лацкан его пиджака. Где прямо сверху, поперек, была нашита черная ленточка. Маленькая, но весьма характерная деталь; ленточка эта о чем-то говорила и, казалось, на каком-то далеком языке.

— Я ношу траур, — сказал Леон.

— Это траур? А почему тогда не на рукаве? Траурная повязка обычно бывает на руке. Такую ленточку я вижу впервые! — воскликнул пан Попеличик, несколько заинтригованный и по-прежнему почесывающий щеку. Даже мысль о собственной бестактности отошла на второй план. Но потом выплыла снова. — Так вы случайно не родственник Вероники Вахицкой? — спросил он с некоторым смущением.