Петушиное пение - [29]
- Потому что нет ничего прекрасней, - небрежно бросает Педро. И добавляет: - И вообще, если существует на свете грех - так это мудрствование среди прекрасного дня.
- И в окружении красоты нужно мыслить, - защищался я. - Красота, которой мы восхищаемся, заставляет меня еще настойчивей спрашивать, почему я должен с ней проститься. Почему должен умереть?
И вдруг, как и в первый раз, появляется отец Бальтазар в белой сутане, едва сходящейся на круглом брюхе толстяка, и снова, как будто слышал каждое мое слово, спрашивает с широкой улыбкой на лице, которое в этот момент напоминает диск луны в полнолуние:
- Смог бы ты так же подпасть под очарование красоты расцветающей розы, если бы не знал, что она увянет, засохнет, рассыплется в прах? И могли бы мы любить с такой же нежностью, с такой же жалостью, если хочешь - с такой же страстью, если бы не знали, что мы и тот, кого мы любим, должны в конце концов умереть?
И он снова скрывается в толпе проходящих, но на сей раз вместе с ним, один за другим скрываются и все остальные, а с ними исчезает и мой сон, и я просыпаюсь. И первое, что я вижу, - Педро, который стоит на подоконнике и говорит мне:
- Не спи, не мудрствуй, проспишь прекрасный день.
ХХХVII
Или другой сон.
Мы с Анной сидим в теплом конусе света, льющегося от торшера. Оба мы уже старые, очень-очень старые, мы похожи на замедленное течение двух рек, которые сольются, когда придет их час. Я уже плохо вижу и вот, откинув голову назад, на спинку кресла, слушаю Аннин старческий дрожащий голос, коим она Бог знает в который раз читает мне что-то из старых книжек, ряды которых заполняют полки вдоль одной из стен горницы.
Сейчас она читает "Метаморфозы" Овидия, миф о Филемоне и Бавкиде, бедных старичках из Фригии, которые, несмотря на свою бедность, накормили богов, странствующих по земле и прогоняемых от порогов богачей. В наказание весь край был превращен в болото, и только хижина двух старичков превратилась в храм, и Юпитер выполнил их единственное желание: чтобы оба покинули этот свет одновременно, чтобы он превратил их в два дерева, растущих из общих корней и склоненных друг к дружке вековыми кронами.
Я смотрю на Анну, слушаю ее подрагивающий голос, отбиваю на ручке кресла старыми костлявыми пальцами чеканный ритм гекзаметра и слабым зрением еще вижу Аннину красоту, ее не могут для меня скрытъ ни белая каска поредевших волос, ни сеть морщинок, избороздивших лоб и щеки. Как через ветви деревьев виднеется ясное небо, так просвечивает красота сквозь борозды морщин. Потом она выпрямляется, отрывается от книги и спрашивает меня, читать ли дальше. Отвечаю ей:
- Ты уже устала, верно? Так теперь называй только имена.
Анна понимает, что я имею в виду. Мы давно играем в эту игру. Она придвигает кресло к полке с книгами, не глядя снимает одну из них, листает, произносит имя, которое попалось на глаза, и мы, откинув головы на спинки кpecел, начинаем вместе вспоминать:
- Алеша, - шепчет она, а я ей отвечаю:
- Митя.
- Отец Карамазов.
- Иван.
- Катерина Ивановна.
- Грушенька.
После каждого имени помолчим, ожидая, когда другой шепнет следующее. Когда мы вылавливаем из озера памяти последнее, Анна достает другую книгу, и мы снова начинаем:
- Базаров.
- Анна Сергеевна.
- Феничка.
- Кирсанов.
- Аркадий.
- Павел Петрович.
- Катя.
Потом молча сидим в теплом конусе света, льющегося от торшера, и ни одному из нас не приходит в голову новое имя.
- Сколько жизней можно так прожить? - шепчу Анне, а она, хоть и знает, что это знак, что настало время сна, все же спрашивает:
- Еще?
- Уже поздно, правда? - виновато улыбаюсь я. - Продолжим завтра.
Тяжело поднимаемся с кресел и рука в руке медленно движемся к дверям соседней комнаты, где рядом стоят две наши кровати. Потом спим, и снится мне, будто сидим мы с Анной в теплом конусе света, льющегося от торшера, оба уже очень, очень старые, похожие на медленное течение двух рек, которые слились, когда настало их время. Анна читает, потом мы уже только шепчем имена из книг, потом рука в руке идем к дверям спальни и вновь засыпаем, и я вновь вижу тот же сон, и уже не способен различить, когда я сплю, а когда бодрствую.
ХXXVIII
Иногда, пожалуй, даже не во сне, а просто так, когда я отдыхаю, растянувшись на постели, и закрываю глаза, вдруг вижу пестрый хвост Педро, который поминутно меняется, как картинки в калейдоскопе при легчайшем толчке, изменяющем положение стеклышек и камешков.
Превращается то в озаренные солнцем воды фонтана, ниспадающего тяжелыми дугами, чтобы, как гейзер, вновь и вновь вырываться ввысь.
То в реющие флажки победоносных войск.
В арку радуги над орошенной дождем долиной.
В раскрытый веер, скрывающий за многоцветьем другую, невидимую красоту.
В расцветший луг.
В шелковую бахрому восточных ковров.
В украшенные рубинами и смарагдами ножны, где спрятан кинжал, который он выхватывает каждое утро, чтобы воздать хвалу королю Солнцу.
И во множество иных вещей перед моими глазами превращается Педров хвост.
В куст кораллов, омываемый волнами моря.
В языки пламени.
В платочки, машущие кому-то на прощанье и кого-то издалека приветствующие.
Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.
История дружбы и взросления четырех мальчишек развивается на фоне необъятных просторов, окружающих Орхидеевый остров в Тихом океане. Тысячи лет люди тао сохраняли традиционный уклад жизни, относясь с почтением к морским обитателям. При этом они питали особое благоговение к своему тотему – летучей рыбе. Но в конце XX века новое поколение сталкивается с выбором: перенимать ли современный образ жизни этнически и культурно чуждого им населения Тайваня или оставаться на Орхидеевом острове и жить согласно обычаям предков. Дебютный роман Сьямана Рапонгана «Черные крылья» – один из самых ярких и самобытных романов взросления в прозе на китайском языке.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Унижение, проникнув в нашу кровь, циркулирует там до самой смерти; мое причиняет мне страдания до сих пор». В своем новом романе Ян Муакс, обладатель Гонкуровской премии, премии Ренодо и других наград, обращается к беспрерывной тьме своего детства. Ныряя на глубину, погружаясь в самый ил, он по крупицам поднимает со дна на поверхность кошмарные истории, явно не желающие быть рассказанными. В двух частях романа, озаглавленных «Внутри» и «Снаружи», Ян Муакс рассматривает одни и те же годы детства и юности, от подготовительной группы детского сада до поступления в вуз, сквозь две противоположные призмы.
Джозеф Хансен (1923–2004) — крупнейший американский писатель, автор более 40 книг, долгие годы преподававший художественную литературу в Лос-анджелесском университете. В США и Великобритании известность ему принесла серия популярных детективных романов, главный герой которых — частный детектив Дэйв Брандсеттер. Роман «Год Иова», согласно отзывам большинства критиков, является лучшим произведением Хансена. «Год Иова» — 12 месяцев на рубеже 1980-х годов. Быт голливудского актера-гея Оливера Джуита. Ему за 50, у него очаровательный молодой любовник Билл, который, кажется, больше любит образ, созданный Оливером на экране, чем его самого.
О чем эта книга? Об американских панках и африканских нефтяниках. О любви и советском детстве. Какая может быть между всем этим связь? Спросите у Вадика Гольднера, и он ответит вам на смеси русского с английским и португальским. Герой нового романа Александра Стесина прожил несколько жизней: школьник-эмигрант, юный панк-хардкорщик, преуспевающий адвокат в Анголе… «Троя против всех» – это книга о том, как опыт прошлого неожиданно пробивается в наше настоящее. Рассказывая о взрослении героя на трёх континентах, автор по-своему обновляет классический жанр «роман воспитания».