Петровка, 38 - [45]

— Начальник, вы — ничего себе. В законе. Я вас уважаю за силу.

Это стало известно в уголовном мире, и с тех пор Валю там побаивались.

— Ну, что дальше? — спросил Костенко. — Плакала твоя консерватория.

В управлении знали эту страсть Рослякова. Треть своего оклада он тратил на консерваторию и Зал Чайковского, не пропуская ни одного сколько-нибудь интересного концерта. Началось это у него случайно. Однажды, еще учась в университете, он пошел послушать концерт Евгения Малинина. Тот играл Равеля, Скрябина, Шопена. Сначала Валя сидел в кресле спокойно, но, когда Малинин стал играть Равеля, его пьесу о море и утре, об одиночестве на песчаном берегу, когда вокруг никого нет и только далеко-далеко видны рыбацкие сети, черные на белом песке, Валя вдруг перестал чувствовать музыку, но ощутил ее в себе. И музыка заставила его видеть все так, словно это происходило наяву, именно сейчас и только с ним одним.

Росляков сидел в кресле напряженно, поджавшись, а когда пианист кончил играть, Валя весь обмяк и ощутил огромную блаженную усталость. А потом был «Революционный этюд» Шопена, и мурашки ползли у Вали по коже, и дышалось ему трудно, потому что стремительной кинолентой шли у него перед глазами видения — его видения, понятные только одному ему и совсем не совпадавшие с тем, что было написано в маленьких брошюрках, которые билетеры продают у входа.

— А ты, конечно, хотел бы на «Дядю Ваню»? — спросил Росляков.

Когда люди проработали бок о бок три года, они научились хорошо и точно чувствовать друг друга. Как-то Костенко рассказал друзьям про то, как они с Машей пошли во МХАТ на «Дядю Ваню». Доктора Астрова играл Ливанов. Он говорил с Соней ночью в большой комнате, и в окнах было синё, и Костенко казалось, что где-то рядом поет сверчок. «Знаете, — говорил Астров, — когда идешь темной ночью по лесу, и если в это время вдали светит огонек, то не замечаешь ни утомления, ни потемок, ни колючих веток, которые бьют тебя по лицу…»

Костенко сжал руку жены и подумал: «Это про меня тоже». И потом, когда ему делалось плохо или не ладилось на работе, он шел во МХАТ на «Дядю Ваню», но только обязательно чтобы с Ливановым, и уходил со спектакля радостным и спокойным, потому что большая мысль всегда рождает доброту и спокойную уверенность.

— На «Дядю Ваню» идти нет смысла. Там не Ливанов сегодня, — сказал Костенко. — Айда по домам, старик.

— Ну уж это кто куда, — ответил Валя, — я человек молодой и свободный.

Должностное преступление

Дверь Костенко открыла Людмила Аркадьевна.

— Вы оттуда? — спросила она, побледнев.

— Да, оттуда, — ответил Костенко. — Ленька сейчас дома?

— Нет, они с отцом на даче.

— А где дача?

— В Звенигороде.

— У реки?

— Нет. Как раз наоборот.

— Мне не нужен адрес, да и вы толком его не помните, потом вы больны и поэтому не сможете со мной туда проехать, да?

— Я ничего не понимаю.

— Все очень просто. Я к вам приехал, мне нужен Ленька. Вы запоминайте, что я говорю, слышите? А его дома нет, и вы больны, а потому не смогли поехать со мной, точного адреса не знаете, да?

— Вы хотите арестовать мальчика?

— Я не хочу…

— Но вас заставляют?

— Вы запомнили то, что я вам сказал?

— Да.

— Пойдите выпейте воды…

— Ничего.

— Пойдите выпейте воды, успокойтесь и слушайте дальше.

— Я слушаю.

— И не вздумайте устраивать сцен парню.

— Как вы можете так говорить со мной?

— Могу. Если бы не мог, не говорил. Когда я уйду, попозже вечером возьмите такси и поезжайте в Звенигород. Скажите Самсонову, но так, чтобы Ленька не слышал, пусть до вторника он будет на даче. Пусть он ни в коем случае не возвращается в Москву.

— Но у него в понедельник экзамен…

— Вызовите врача — не мне вас учить. Со справкой поезжайте в школу. Ясно?

— Да.

— В понедельник вечером я зайду.

— Боже мой…

— Все будет хорошо.

— Боже мой, боже мой…

— Ну, нечего вам, Людмила Аркадьевна. Извините меня, но вы сами во всем виноваты.

— Я знаю, — тихо ответила женщина.

— Неужели такие нужны встряски, чтобы понять?

— Я знаю, — повторила она, — я все сделаю, как вы сказали, не сомневайтесь. Чем я только смогу вас отблагодарить?

— С ума только не сходите. До свидания.

— До свидания. Спасибо вам. Огромное, великое вам спасибо.

— Да ладно, господи, — рассердился Костенко и, не попрощавшись, ушел, совершив должностное преступление.

Эх, женщины, женщины…

Садчиков вернулся домой поздно вечером. Загар его был, казалось, смыт — такой он стал бледный и серый. К тому же Садчиков оброс за эти два дня, и колючая щетина делала его лицо не по годам старым.

Сняв пиджак, он прошел в ванную и долго мылся холодной водой. Потом так же долго вытирался шершавым полотенцем, глядя на себя в зеркало.

«Я же седой, — подумал он. — Какая нелепость: седой, старый, а продолжаю считать себя молодым и с Валькой на «ты».

— Хочешь есть? — спросила Галина Васильевна.

— Не очень.

— Уже обедал?

— Если бы…

— Ляг отдохни. Я сейчас приготовлю кровать.

— Ничего, я так…

— Зачем же? Ложись по-настоящему.

— А ты?

— У нас тетя Валя. Мы смотрим телевизор. Интересный фильм, польский…

— У них хорошие к-картины. Сейчас я переоденусь и выйду к т-тете Вале. Только минутку отдохну.

«Надо пойти поздороваться с тетей Валей, — подумал он, — иначе старуха обидится и будет пилить за меня Галю. Но она сразу же начнет рассказывать про свои болезни, а я не могу, когда она талдычит о болезнях».