Петр Струве. Революционер без масс - [27]
Возвращаясь к одновременному с марксистским дебютом С. марксистскому исповеданию Плеханова, следует подчеркнуть, что — следуя в этом, конечно, формуле Энгельса о немецком идеализме в ряду предшественников марксизма — Плеханов, в отличие от будущего Ленина[136] и в согласии с марксистским исповеданием С. — выстраивая схему генезиса марксизма, включил в неё не только французских материалистов XVIII в. Гольбаха и Гельвеция, французских историков времён реставрации Тьерри, Минье и Гизо, социалистов-утопистов Фурье, Оуэна и Сен-Симона (и именно в их контексте народники — «наши утописты»[137]), но и немецкую идеалистическую философию Гегеля и Шеллинга. Опираясь на формулу Шеллинга «в свободе должна быть необходимость», Плеханов, подобно С., боролся с народническим подчинением экономической «необходимости» идущей капитализации крестьянской России — «свободе» антикапиталистического выбора интеллигенции в пользу общинного крестьянского социализма — и трактовал подлинную свободу как реализацию исторической необходимости[138] (он назвал здесь народников «нашими утопистами» по аналогии с утопистами французскими и немецкими: это определение потом было детально развито у С.). В духе времени Плеханов, даже пропагандируя политический смысл «диалектического материализма», не стал утверждать его философскую монополию и уверенно высказался за соединение материализма с практическим идеализмом развития политического сознания пролетариата интеллигенцией:
«Маркс и Энгельс поставили себе задачей развивать это самосознание: согласно духу диалектического материализма, они с самого начала поставили перед собой совершенно, исключительно идеалистическую задачу», «мы вовсе не „грубые материалисты“… мы… ставим перед собою, прежде всего, совершенно идеалистическую задачу»[139].
Только после того, как в 1898 году душеприказчик Энгельса Бернштейн соединил философский идеализм с реформистской ревизией революционного марксизма, Плеханов начал требовать от С. и других материалистической «ортодоксальности».
Книги С. и Плеханова (Бельтова) сделали вопрос об «экономическом материализме» — «модным» в русской печати[140]. При этом компетентный наблюдатель обнаружил при сравнении обеих книг, что С. «более догматичен», чем Плеханов, и даже «не признаёт никакого значения за идеалами и идеями»[141]. В целом С. и Плеханов, по оценке критика, равно далёкого и от народничества, положительно решили «самый насущный вопрос нашей жизни: должны ли мы пережить ту стадию экономического развития Западной Европы, которая называется капитализмом», при этом несомненно являясь «врагами капитализма»[142]. При этом, по другому свидетельству, всё-таки именно С. собрал своей книгой главный урожай марксистской славы: его «Критические заметки» «долго служили чем-то вроде бумажных скрижалей русского марксизма… соображениям народничества противопоставили какую ни есть теорию… на редкость вовремя»[143]. Во всяком случае, как свидетельствовал современник, «в 90-ые годы, чтобы заслужить звание готового марксиста, требовалось и от юношей, и от барышень ознакомление с Марксом, Энгельсом, Бельтовым, Струве, Зибером и т. д.»[144]
Начиная с 1894 года по протекции К. К. Арсеньева (и по следам Маркса и Энгельса, писавших энциклопедические статьи) С. принял авторское участие в составлении редактируемого им «Энциклопедического словаря» Брокгауза и Ефрона, ставшего высшим справочным авторитетом того времени. Здесь С. до 1899 г. опубликовал серию статей по экономике и, в частности, о Марксе>36, в которой, в отличие от упомянутой схемы Плеханова и в развитие суждений Энгельса об источниках социализма и марксизма в Германии («Развитие социализма от утопии к науке», 1880–1882)[145], впервые была дана формула «трёх источников» (английская политическая экономия, немецкая классическая философия и французский утопический социализм) и «трёх составных частей марксизма», значительно позже ретранслированная (без ссылки на первоисточник в словаре) Лениным в специальной статье[146], канонизированной в советском марксизме.
В январе 1895 года новый император Николай II принял представителей земств и городов, перед которыми выступил с краткой речью, в которой ответил на либеральные надежды на новое царствование в духе реформ Александра II и расширения уже существующих прав земства на участие в вопросах местного самоуправления>37. В речи, авторство которой общее мнение приписывало обер-прокурору Св. Синода К. П. Победоносцеву, была оглашена формула о том, что надежды на «участие представителей земства в делах внутреннего управления» — «бессмысленные мечтания» и, следовательно, все иные попытки компромиссной либерализации самодержавия — тоже[147]. Воспользовавшись этим поводом и следуя уже архаичному монархическому пафосу И. С. Аксакова, С. впервые выступил автором обращения в стилистике некогда лоялистской оппозиции, пробуя играть роль не только в марксистской и социал-демократической политике, но и в политической реабилитации революционеров в глазах умеренной части общества и радикализации биографически близкого ему либерального движения. В нелегально размноженном на мимеографе «Открытом письме к Николаю II», принадлежность которого перу С. вскоре выяснилась, говорилось:
