Петр Струве. Революционер без масс - [26]
«Многие из молодых марксистов — неокантианцы (я имел в виду Струве, Виктора Адлера в Австрии, Конрада Шмидта, Вольтмана, Бернштейна (…)… некоторые из этих марксистов-неокантианцев — наши лучшие головы (Бернштейн, Струве, Адлер), но я никогда не был настолько нескромен, чтобы считать себя одной из этих лучших голов»[127].
Бывший социал-демократ и профессиональный историк Г. П. Федотов десятилетия спустя в эмиграции ответственно свидетельствовал о С., Туган-Барановском и Булгакове:
«Русские марксисты сумели выдвинуть ряд действительно талантливых учёных. На целое десятилетие экономические вопросы заслонили в России даже политические, сделавшись основными („теологическими“) для интеллигентского мировоззрения. (…) Русские марксисты, как в экономике, так и в истории, во всяком случае, не имели себе равных на Западе»[128].
Вслед за книгой С., в декабре 1894 на средства его близкого сотрудника и друга Потресова была издана первая легальная русская книга Плеханова (под псевдонимом Н. Бельтов) «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю», в которой Плеханов, изложив свою доктрину марксистского «диалектического материализма», взял С. под защиту и тем придал ему вес равного первого систематика марксизма в России. Плеханов даже практически сравнил С. с молодыми Марксом и Энгельсом, также подвергшимися несправедливой (и в случае С. — явно недобросовестной из уст русских народников) критике за признание исторической обоснованности и «школы» (у С. — «выучки») капитализма и якобы оправдание вызываемых им социальных бедствий в Германии, каковой был подвергнут С. в России со стороны Кривенко и Михайловского>31. С. высоко оценил эту книгу Плеханова в ряду других его трудов по философии материализма, не разделив, однако, его материалистического пафоса: «русская книга Бельтова „Монистическое понимание истории“ — по-моему, наилучшее изложение историко-философских основ ортодоксального марксизма»[129].
В противоположность первому популяризатору марксизма в России Зиберу[130] и С. (а затем и Туган-Барановский, Булгаков), Плеханов положил здесь, в книге Бельтова, начало новой терминологической традиции в русском марксизме, поддержав перевод термина Wert не как «цена», а как «стоимость»>32, что затем приняли на вооружение Ленин и И. И. Скворцов-Степанов>33 и вся советская наука>34. Впрочем, даже в 1920-е гг. ни Ленин, ни другие главные большевистские идеократы ещё не были последовательны в отвержении «ценности» и утверждении «стоимости». Прежде всего, когда Н. И. Бухарин в своём горячо одобренном центральном экономическом труде «Экономика переходного периода» (1920) употребляет категорию «прибавочная ценность» и пишет, что «ценность как категория товарно-капиталистической системы в её равновесии менее всего пригодна в переходный период, где в значительной степени исчезает товарное производство», — то Ленин в своих известных маргиналиях на этом тексте специально к этой фразе отмечает «верно!» — и «ценность» не вызывает его протеста[131]. Вступая в полемику с названной книгой, другой гуру большевистской теории, М. С. Ольминский терминологически уличает Бухарина вовсе не в «неверном» переводе Wert, а в (вытекающем из её традиционного, полисемантического перевода) смешении: «Бухарин для пущей убедительности путает ценность с меновой ценностью, меновую ценность с ценой»[132]. Но вскоре эта сложная двойственность была преодолена и утверждена единая «стоимость».
Это оставило всю прежнюю терминологическую традицию С. (которая в этой части была плодом консенсуса в русской науке>35) с его теоретическим рядом «цена — ценность» в стороне от русской политической экономии ХХ века, но в широком философском контексте интернациональной «австрийской школы». Русский перевод марксового термина Wert как «ценности» давал русским адептам австрийской школы политической экономии плодотворные выходы к сопредельным сферам философии и социологии (особенно С.: «работы Струве по методике политической экономии близко подходят к той области, где философия сливается с социологией. Благодаря сопредельности областей, всё новейшее развитие философии отпечаталось на социологических исканиях»[133]). Работая над своей неоконченной книгой «Основы политической экономии», Струве писал сыну, Льву Струве, экономисту, 17 ноября 1922:
«Основные положения моей системы: положительная ценностная разность есть категория менового, основанного на цене (и деньгах), хозяйственного уклада, потому и „прибавочная ценность“ не только есть, но не может даже мыслиться иначе как некоторый итог „обмена“»[134].
Богатый понятийно-лексический подтекст в связи «цена — ценность — оценка» в немецком языке отметил О. Кюльпе, а русские переводчики бережно сохранили это в формуле об этике, которая «обладает одним основным понятием, общим ей с эстетикой и политической экономией, а именно — понятием
