Петр Первый: благо или зло для России? - [13]

Более того, Петр хотел бы занять в этой иерархии государств особое, привилегированное место одной из двух европейских супердержав, так сказать расположиться возле Священной Римской империи германской нации. Эти претензии воспринимались на Западе как непомерные, они встречали неудовольствие и обеспокоенность даже союзников России, о чем и писали русские дипломаты из-за границы. А в 1717 году в Амстердаме в беседе с британскими дипломатами Петр даже получил «щелчок по носу». Когда он посетовал на то, что в верительных грамотах его не называют «императором», то англичане ему ответили, что послания со столь «возвышенными и цветистыми выражениями» посылают обычно только в Турцию, Марокко, Китай «и в другие страны, которым чуждо лоно христианства и обычное ведение корреспонденции». И если он хочет, «чтобы с ним обращались как с другими европейскими государями», то должен подчиняться европейским нормам («he must conform to European standards»). Иначе говоря, Петру показали место его страны в европейской иерархии и дали понять: чтобы стать признанным Европой императором, он должен соответствовать неким образцам, критериям, характеризующим цивилизованные, европейские державы (правда, похоже на нынешнюю ситуацию?).

Неудивительно, что долгое время на Европу не действовали такие «убийственные» аргументы, как упоминание титула «император» в грамоте императора Священной Римской империи германской нации Максимилиана I, направленной великому князю Московскому Ивану III (любопытно, что эта грамота в 1718 году была напечатана отдельно и распространялась как веский аргумент в пользу признания за Петром императорского титула). Немаловажным было и то, что как раз адресата императора Максимилиана I, Ивана III, Петр называет Великим, ибо тот «рассыпанное разделением детей Владимировых Наше Отечество собрал и утвердил». По этой логике, понятия «Великий», «император», «собиратель и утвердитель» находятся в одном семантическом поле и явно характеризуют Петра — собирателя «утраченных» после Смуты прибалтийских земель, «потерек», да заодно и новых приобретений. Не случайно канцлер Г. И. Головкин вернулся к истории с Иваном III как к прецеденту в момент поднесения Петру в 1721 году титула «император».

Так почему же в конечном счете титул императора был признан тогдашним мировым сообществом за российским монархом, тогда как раньше, в допетровское время, в Европе никому не приходило в голову признать за Москвой статус империи, «Третьего Рима», о чем размышляли в свое время известный псковский старец Филофей и его последователи? Почему же изменили свое мнение о России британские собеседники Петра (по крайней мере их ближайшие потомки, признавшие в 1742 году за российским правителем императорский титул)?

Причина проста — она в происшедших осенью 1721 года событиях, в итогах Северной войны. Ништадтский мир ознаменовал полную и безусловную победу России над Швецией — признанной тогда империей, фактически превратившей Балтийское море в свое озеро. Мир принес России не только новые территории, он стал решающим этапом на пути к провозглашению империи в европейском значении этого понятия и государственного состояния. Ништадтский договор стал этаким «паспортом», свидетельством приобретения Россией статуса имперской державы. Попросту говоря, сила решила проблемы статуса. И при этом отошли на задний план требования, высказанные английскими дипломатами в Амстердаме. Петр как бы сказал Западу: можете оставаться со своими принципами, можете нас не любить, но будете вынуждены признать, ибо глупо не признавать реальную силу в политике. Так было и позже, когда в начале 1920-х годов был признан ранее ненавидимый на Западе, но опасный без признания СССР, так, вероятно, станет происходить и в будущем с Россией — сила солому ломит! За какую-нибудь существенную уступку для прагматичного Запада Крым будет признан российским. Вот увидите!

Недоброжелатель:

Да, действительно, с Петра Россия стала не просто могучей, великой державой, а одним из международных хищников, который наводил ужас на соседей. Вспомним польскую пословицу: «Куда ступает нога русского солдата, там не растет трава». С петровской поры для России стали характерны основные черты имперской репутации: 1) территориальная экспансия как постоянная и высшая политическая цель существования государства; 2) культ имперской силы и стремление к безусловной гегемонии над соседями; 3) применение этой силы без очевидных оборонительных целей.

В этом смысле любопытно, как Петр и его дипломатия объясняли присоединение никогда не бывших в составе России Лифляндии, Эстляндии и Старой Финляндии (Выборг с округой). Эстляндия и Лифляндия были присоединены в качестве… компенсации за те финансовые потери, которые понесла Россия за 80 лет владения Швецией «исконно русскими дединами» — новгородскими пятинами, отданными Швеции в 1617 году по Столбовскому миру, а также за то разорение, которое принес поход Карла XII на Украину в 1708–1709 годах. Выборг и Финляндия — отдельный и болезненный вопрос. К их несчастью, они «вдруг оказались» слишком близко от новой российской столицы. Выборг с округой был просто необходим России, дабы обезопасить Санкт-Петербург! Но уже в начале XIX века России и этого показалось мало. Как известно, во время переговоров в Тильзите в 1807 году Александр I получил от Наполеона «разрешение» на аннексию Финляндии и Молдавии и незамедлительно приступил к военным действиям. Вот что писал, выражая тогдашнее мнение властей да и всего общества, участник Финляндской войны 1808–1809 годов Фаддей Булгарин: «Россия должна была воспользоваться первым случаем к приобретению всей Финляндии для довершения здания, воздвигнутого Петром Великим. Без Финляндии Россия была неполною, как будто недостроенною. Не только Балтийское море с Ботническим заливом, но даже Финский залив, при котором находятся первый порт и первая столица империи, были не в полной власти России, и неприступный Свеаборг, могущий прикрывать целый флот, стоял, как грозное привидение, у врат империи. Сухопутная наша граница была на расстоянии нескольких усиленных военных переходов от столицы». Невольно вспоминается советская риторика накануне войны с Финляндией осенью 1939 года, когда после Четвертого раздела Польши Сталин получил от Гитлера «в подарок» Прибалтийские государства и Финляндию, которую, впрочем, как и в 1807 году, еще только предстояло завоевать. Когда Финляндия была захвачена армией Александра I, Россия не посчитала нужным вдаваться даже в типичные в этих случаях объяснения якобы о «необходимости защиты границ», о «превентивных ударах», о высших мессианских, цивилизаторских целях аннексии или о том, что Россия «шла навстречу воле и желаниям» насильно присоединяемых народов. Император, известный своим дипломатическим талантом, доходящим, по словам Наполеона, до «византийства», в этой ситуации был по-солдатски прям и груб в объяснении причин этих действий: «Финляндия присоединена к России по праву завоевания и по жребию битв и не может быть отделена от нее иначе, как силою оружия».