Петр Иванович - [169]

Вдруг он спросил:

– Кстати, как там с твоим товаром дело обстоит, он еще у тебя?

Тут Ребман ему рассказал, как все было и что ему посоветовала сделать Анюта.

– Вот и я тоже так думаю, – говорит Карл Карлович, – уезжать, пока не поздно, да поскорее. И если уж при этом придется чего-то лишиться, то лучше денег, чем головы!

Ребман с ним не согласен: он хочет продать товар как можно быстрее, но не за бесценок, чтобы не упустить своего. Он ответил:

– Это нынче не так просто, все гостиницы заняты красными.

– Так продай в магазин.

– Там мне ничего не дадут. Им свой товар девать некуда.

Карл Карлович остается непреклонным:

– Бери за него что дадут. И поезжай с нами. Там, в деревне, тебе деньги ни к чему. Возьми с собой только немного табаку, чтобы нам было что курить, а от остального избавляйся. Я бы никому ничего не оставлял, даже этой дамочке, как там ее? Этой Анюте, с ней, по-моему, лучше вовсе не связываться.

Но Ребман и в мыслях не имел уезжать в деревню, он хочет оставаться в городе, где кругом люди, и жизнь бурлит: и театр, и концерты, и яхт-клуб, и Ольга. Ни за что на свете не уедет он отсюда, особенно теперь, когда стало опасно. Именно теперь – ни за что! Опасно! Нет, это же интересно: броневики, патрулирующие город, и пушки, которые прикатили на Страстной бульвар и расставили перед памятником Пушкину; и группы вооруженных людей, что так и снуют днем и ночью по всему городу в поисках замаскированных очагов сопротивления. Когда новые хозяева жизни проносятся мимо него в авто, принадлежавших еще так недавно богатым горожанам, с непременным красногвардейцем в кожанке и с оружием наготове, стоящим на подножке, это щекочет ему нервы. И грузовики, заполненные офицерами полиции, которых везут на Большую Лубянку, туда, откуда никто уже не возвращается! Ребман однажды увидел там и пристава, который когда-то проводил обыск у пастора в доме. Но теперь он вел себя совсем иначе. Иногда никого даже не арестовывали; просто пиф-паф – и в канал, где они еще долго плавали, окровавленные, в разорванных мундирах. А люди выливали помои прямо на трупы.

Нет, Ребман определенно не хочет в деревню. Чем ему там заняться? И со свадьбой не стоит торопиться – время терпит. Иногда ему даже хочется не быть обрученным. Размеренная семейная жизнь, которую вели Карл Карлович и Женя со всем их окружением, не импонировала ему вовсе. «Я хочу быть свободным, хочу быть сам себе господином, независимым хозяином, а не мужем своей жены!»

Ольга начала дразнить его расспросами о том, есть ли уже у его невесты подружка? А то ведь она готова:

– Что ты, собственно говоря, хотел всем доказать, когда привел ее в клуб? Какую славную мамашу нашел себе мальчик!!!

И тогда он сердится, но не на Ольгу, а на Женю, не показывается ей на глаза целую неделю – они так и не переехали в деревню, это оказалось не так-то просто – а когда появляется, то у него на все есть отговорки, благо, в такие времена, как нынче, их нетрудно придумать.

И с табаком он уже не торопится. Анюта его не выдаст. После экспроприации дома квартира записана на ее имя. А более надежного места, чем гнездышко коммунистической начальницы, для хранения товара и не придумаешь. «Я подожду, пока он наберет ту цену, на которую я рассчитывал, и тогда начну распродавать. На жизнь мне пока хватает, хотя с каждым днем и становится все труднее».

После переворота единственное ухудшение в жизни Ребмана состоит в том, что продукты питания приходится еще более строго рационировать: обыкновенные люди, а по-новому, «буржуи», не получают почти ничего, тем временем черный рынок с каждым днем становится все более дорогим и опасным предприятием. Как-то утром за Николаевским вокзалом они с Ниной Федоровной раздобыли мешок муки: пуд стоил целое состояние, но они заплатили сполна и со всеми возможными предосторожностями, словно тайное сокровище, донесли до дому. Теперь она печет раз в неделю хлеб, и Ребман получает свою долю – положенные ему два фунта. Сперва он хотел больше, ведь двух фунтов на целую неделю ему никак не хватает. Порой, когда в течение двух дней, например по праздникам, закрыты все рестораны, ему приходится жить только на чае с хлебом.

Но Нина Федоровна покачала головой:

– Этой муки нам должно хватить до Рождества, я вам не дам больше, чем получают в день все наши!

Ребман пообещал позаботиться о том, чтобы достать поскорее еще муки:

– Пеките больше на мою долю!

– Ничего не выйдет, я вам больше не дам, не то у вас к концу месяца куска хлеба не будет, чтобы прокормиться в праздничный день!

Однажды раздался телефонный звонок из пасторского дома: они едут в деревню, не желает ли Петр Иванович отправиться с ними?

– В деревню? А что мне там делать?

– Этого я вам по телефону сказать не могу…

И тут же разговор прервался, и Ребман помчался туда на трамвае, и как раз поспел вовремя.

– Что это с телефоном творится? – спросил он. – Каждый раз связь прерывается именно в тот момент, когда нужно сказать что-то важное. Со мной так уже несколько раз было. Однажды в моего собеседника даже стреляли прямо во время нашего разговора по телефону.

Ему ответила старшая дочь: