Петр Иванович - [163]

– Да, – ответил Ребман, – возможно, это и справедливо для людей определенного возраста, с состоявшейся карьерой и прочным семейным положением. Но как быть другим? Как быть детям, которые рождаются и вырастают за границей? Ваши, например, разве они еще немцы?

– Нет, но они унаследовали все хорошие качества своего народа и передадут их потомству.

– И кому от этого польза, может быть, Германии?

– В каком-то смысле – да. Мы всегда будем выделяться тем, что мы не славяне!

– И тем, что у нас нет родины! Нет смысла спорить, Карл Карлович. Нам не избавиться от того факта, что швейцарец, оставшийся за границей, потерян для своей страны. А я этого не хочу, при всей моей любви к России. Правда, есть люди, которые за границей находят и богатство, и признание, и становятся даже благодетелями своей прежней отчизны. Но это не правило, а, скорее, исключение. Девяносто девять процентов уехавших для родной земли потеряны навсегда, если они остаются за границей и женятся там. Особенно если речь идет о такой стране, как Россия, требующей, чтобы ей отдали без остатка не только тело, но и душу. По крайней мере, в отношении себя я так это чувствую. Если я теперь же не уеду домой, то не вернусь туда больше никогда. Или, если и вернусь, то уже чужаком. Вот то, что меня беспокоит… А в Жениных достоинствах я нисколько не сомневаюсь.

Какое-то время они молчат.

Затем Карл Карлович говорит:

– Конечно, вам решать. То, что у вас нет ни места, ни средств, – не беда. Об этом мы бы как-то позаботились: тесть сразу передал бы вам дом во владение, а сам уехал бы с семейством в деревню, там у него уже все готово для жизни, и неплохой. А со временем вы могли бы заняться и фабрикой, ведь сына у них нет. На этот счет вам не стоит беспокоиться. У вас было бы и положение, и свое дело, и средства. В Швейцарии вам рассчитывать на это не приходится. Что вы собираетесь там делать? Снова учительствовать? Сколько вам теперь лет?

– Двадцать семь.

– Двадцать семь. Такой шанс. Подумайте хорошенько! Хоть, как известно, дуракам закон не писан…

Глава 18

Помолвка Петра Ивановича с Евгенией Генриховной состоялась двадцать пятого октября по юлианскому календарю. По просьбе Ребмана пригласили только Карла Карловича с семьей. Больше не было никого, даже Нины Федоровны. И открыток с сообщением о помолвке не рассылали, теперь ведь не время для показухи. Того же мнения придерживался и будущий тесть. Но Карл Карлович сказал, что такой несуразной помолвки свет еще не видывал: еда, как на обеде в Армии спасения.

Ребман – само беспокойство. Он постоянно встает с места. Подбегает к окну. Ходит взад и вперед.

– Это пройдет, – смеется Карл Карлович, – со временем успокоитесь.

Но Ребман никак не угомонится. Как раненая птица скачет он по комнате:

– Сегодня что-то случится!

С ним всегда так бывало: стоит ему встать не с той ноги и при этом что-нибудь окажется не на месте, или выпадет у него из рук, или случится еще что-то подобное, его лицо сразу омрачается – это не к добру! Потом он весь день не находит себе места – и, в конце концов, что-то действительно происходит, словно его мысли материализуются.

Все как будто идет своим чередом. Все едят. Курят. Болтают. Снова подкрепляются. Как Рождество без праздника в душе.

Около десяти вечера позвонили. Это был дворник. Его крик услышали даже в гостиной: «На Мясницком бульваре стреляют из пулеметов!»

Они открыли окно: и правда, стрельба слышна даже здесь!

– Ага, – выдохнул Ребман, – вот что меня мучило весь день!

Но Карл Карлович разражается гомерическим хохотом:

– Сядьте на место. Не стоит терять голову из-за какой-то там перестрелки. Ивана Великого эти пули не свалят.

Не успел он этого произнести, как вновь зазвонил телефон.

– Карлуша, братец! – зовет хозяйка.

Потом слышны ее слова:

– Быть этого не может!

Когда Карл Карлович после разговора вернулся в гостиную, он уже не смеялся, и его голос заметно ослабел:

– Брат сообщил, что большевики штурмуют телеграф. Он поднял по тревоге охрану дома, чтобы все закрыли и забаррикадировали. Сказал, что, если Петр Иваныч еще здесь, то пусть немедленно бежит домой, иначе его уже не впустят. Трижды постучите в большие ворота со стороны Мясницкого проезда и назовите свое имя.

Но Ребмана не хотят отпускать:

– Ты останешься у нас, пока мы не узнаем, что происходит. И если это действительно серьезно, мы уедем в деревню, и ты поедешь с нами!

Нет, Ребман не согласен: ему нужно проверить, на месте ли товар, который хранится в стенном шкафу. Часть запасов даже сложена на верхней лестничной площадке потому, что внизу не нашлось места:

– Даже если бы я был в одних портках, то все равно пошел бы: я же состою в отряде самообороны!

В последний момент, когда он был уже в дверях, к нему бегом подбежал тесть и протянул старый револьвер:

– Вот, возьми с собой, в случае чего, сможешь защититься…

– Да уж, с этим не страшно даже в темноте идти на пулеметы! Нет, без оружия будет удобнее! И вообще, в России улица всегда была самым безопасным местом.

Но они не перестают уговаривать его. Женя умоляет, чтоб он взял оружие, хотя бы ради ее спокойствия.

Тогда он засунул револьвер в карман пальто и прижал ладонью, чтоб он не так бросался в глаза. Немного отойдя от дома, он даже взял оружие в руки, приставив указательный палец к скобе во избежание случайного выстрела.