— Уже поздно.
Владимир сделал два шага в сторону постели, но так и не решился посмотреть на Петра Ильича. Он отвернулся и, пошатываясь, отошел к стене.
Между тем Модест рухнул у постели брата. Комната была наполнена его пронзительным криком.
— Пьер! Отвечай, Пьер! Ну отвечай же!
В дверном проеме стоял Николай с докторами, за ними толпились слуги и молодые люди, некоторые из которых еще жевали. Надо всеми возвышалась красивая белокурая голова Буксгевдена.
Юный Боб прижался лицом к стене. В этой комнате еще не было обоев, и штукатурка была шершавой и прохладной. Боб вдруг почувствовал, что замерз. Он закашлялся. Тело его начало содрогаться от кашля и рыданий.
Когда же он решится наконец обернуться и посмотреть в строгое, просветленное, воскового цвета лицо своего лучшего, своего любящего друга? Когда же сможет юный Владимир оторваться от этой стены, у которой он хотел бы окаменеть в позе скорбящего юноши? Как будет Владимир жить дальше? Сумеет ли этот худенький, рыдающий юноша оправдать оказанное ему доверие и возложенные на него надежды? Не пошатнется ли он, покидая эту комнату? Не станет ли он беспомощным в отсутствие того обожания, к которому он успел привыкнуть? Не оступится ли он, не падет ли?
Он уже почти падает. Чтобы удержаться на ногах, он прижимается трясущимся телом к прохладному камню и касается его губами, как будто возмещая ту упущенную нежность, которой так долго пренебрегал.
