Петр III. Загадка смерти - [27]

.

Что было в упомянутых двух связках, точно не известно; Лубяновский предположил, что это были «Записки» Екатерины, и это, возможно, имеет основание. Однако несомненно, что князь Куракин рассказал далеко не все. Очень вероятно, что среди секретнейших бумаг Екатерины было найдено и «дело Петра III», или то, что мы называем ропшинскими документами¹⁴¹.

Косвенное подтверждение этого рассказа находится в предисловии к герценовскому изданию «Записок Екатерины II». Правда, там не говорится о А.Б. Куракине. Мемуары императрицы будто бы находит Ростопчин: «Они запечатаны были в пакете с надписью: “Его императорскому высочеству, великому князю Павлу Петровичу, моему любезнейшему сыну” – и состояли из самого текста и коротеньких отметок на клочках бумаги, на которых Екатерина означала отдельные случаи своего прошедшего, и, вероятно, потом составляла по ним рассказ свой: в таком виде подлинная рукопись хранится в Государственном архиве, в Петербурге».

Действительно, мемуары Екатерины II (так называемая IV редакция, которая легла в основу лондонского издания) хранились в указанном автором предисловия месте (теперь в РГАДА. Ф. 1. № 20). Однако, когда по высочайшему повелению 8 марта 1900 года рукопись «Записок» была предоставлена А.Н. Пыпину для подготовки к публикации, никакого конверта с упомянутой надписью Екатерины II найдено не было; в указанном деле нет и следов его. Подобный текст присутствовал, по словам Я. Барскова, «на обертке»[28] списка мемуаров, принадлежавшего А.Б. Куракину и попавшего в Рукописный отдел библиотеки в Зимнем дворце (в 1824 году его после смерти брата подарил императрице Марии Федоровне Алексей Борисович Куракин): «Memoires secretes de la vie de feuê l’Imperatrice Caterine II-de, ecrits par elle-même, et trouvés en manuscript de sa propre main, dans son bureau d’usage apres sa mart, cachetes dans un Pacquet avec cette adresse de sa part» («Его императорскому высочеству, цесаревичу и великому князю Павлу Петровичу, любезному сыну моему»). Сам список был переплетен в сафьян с надписью: «Аи prince Alexandre de Kourakin». На корешке же имелась надпись: «Memoires Secrets de la vie ed feuê l’Imperatrice Caterine Il-de depois 1729 anne de la naissance jusquen 1751».

Я.Л. Барсков, принявший на себя после смерти Пыпина издание «Записок» Екатерины, не обратил особого внимания на отсутствие в IV редакции рукописи весьма странного адреса. Он только поставил под сомнение утверждение автора предисловия герценовского издания «Записок», что их цель – «оправдаться в глазах сына и потомства». Барсков, на наш взгляд, справедливо отвергает это мнение, указывая, во-первых, на то, что две редакции «Записок» были посвящены графине Брюс и барону Черкасову, а во-вторых, что «этому предположению противоречит и общий тон «Записок»; императрица писала их с твердой уверенностью в себе, с гордым сознанием своего величия и своих заслуг перед Россией»¹⁴². Однако очевидного противоречия Я.Л. Барсков не стал разрешать, как не стал он вообще сверять текст куракинского списка с автографом IV редакции (им выявлены только разночтения с лондонским изданием «Записок»).

Ко всему сказанному добавим, что где-то в начале 90-х годов XVIII века Екатериной было написано завещание, названное Д.Н. Блудовым «странным». В одном из его абзацев сказано: «Вивлиофику мою со всеми манускриптами и что в моих бумагах найдется моей рукою писано, отдаю внуку моему, любезному Александру Павловичу, также резные мои камение, и благословляю его моим умом и сердцем»¹⁴³. Очень трудно представить, что Екатерина поменяла свое решение относительно важнейшей своей рукописи и не уничтожила при этом цитированное завещание. Остается только предположить, что автором упомянутого адреса является сам Александр Борисович Куракин. Причина, которая подвигла его к такому «подвигу», – желание примирить для потомства тех, кто в жизни так и не примирился.

ОР3 и КР запутали многих. Например, редактор сборника «Переворот 1762 года» Г. Балицкий предположил, что Павел I не видел других писем Орлова из Ропши, ибо «из них он вынес бы совершенно другое впечатление: в них ярко сказывается попустительство, с каким Екатерина относилась к поступкам Орлова»¹⁴⁴. Мы же, напротив, полагаем, что Павел Петрович так относился к памяти матери, потому что он знал ОР1 и ОР2 и не знал ОР3.

Сообщая, что ОР3 было у него в руках всего с четверть часа, Ростопчин совершенно определенно указывает на то, что не мог распоряжаться этим документом. Следовательно, копию ОР3 он делал на свой страх и риск. Однако сам Федор Васильевич в записке «Последний день…» приводит слова, произнесенные о нем Павлом А.А. Безбородке: «Вот человек, от которого у меня нет ничего скрытного!» Несмотря на это, Ростопчин в спешном порядке изготовляет копию ОР3. Зачем? Неужели Ростопчин подозревал, что этот документ будет уничтожен? И почему он выбрал именно это письмо, а не другие документы?

Наконец, почему Федор Васильевич, зная подозрительный и вспыльчивый характер Павла, подвергал себя с первых же шагов нового царствования, сулившего ему очень много всякого добра, большой опасности, копируя тут же во дворце (а куда можно было уйти за 15 минут, да еще переписать письмо?) секретнейший документ, ему особо не порученный? А что, если бы Павел Петрович потребовал в это время его к себе? В одном из писем к С.Р. Воронцову (в 1793 году) Ростопчин рассказывал, как Павел, будучи еще великим князем, сделал выговор графине Шуваловой, «немного опоздавшей приходом». «Малейшее опоздание, малейшее противоречие выводит его из себя…» – пишет Ростопчин. В.Н. Головина в своих мемуарах подтверждает сказанное. «Опоздание на одну минуту, – пишет она, – часто наказывалось арестом». Да и сам Ростопчин в 1798 году прогневал Павла I, задержавшись на несколько минут