Петр II - [106]

После сего я очень часто виделся с министрами и с фаворитом, но в течение двух недель не случилось ничего замечательного. В это время нашел я нужным донести королю о настоящем положении русского двора и отправил к нему очень подробную депешу, из которой представляю здесь выписку, чтобы знали, в каком положении находились тогда дела.

«Все были очень недовольны чрезмерной властью дома Долгоруких, кои управляли всем без исключения. Фаворит, уверенный в царской к нему любви, не всегда бывал при государе и большую часть времени проводил в своих забавах. Я, любя его, часто говорил ему о том, но все понапрасну. Не было недостатка в людях, кои, желая погубить фаворита, говорили царю о дурной его жизни, и даже сам отец его, из зависти к нему, искал случая ослабить влияние его. Это покажется очень странным, но надо знать, что в России не ценят никого и не верят никому, а каждый думает о собственной выгоде, ради которой жертвуют отцом, матерью, сыновьями, родственниками и друзьями.

Князь Голицын, бывший послом в Испании, а теперь камергер, сначала понравился было Его величеству. Он происходил из такого дома, который всегда враждовал с Долгорукими, и был умен, а отец его был одарен отличными способностями и человек очень решительный. Все ожидали, удостоится ли князь Голицын благоволения к себе государя, ибо в этом случае дом Долгоруких подвергнется опале, следствием чего будет большая перемена в правлении, и все иноземцы должны будут считать себя погибшими, потому что Голицыны, все вообще, ненавидят их. И с другой стороны, все в Москве роптали на образ жизни царя, приписывая это тем, кои окружали Его величество. Любившие отечество приходили в отчаяние, видя, что государь каждый день поутру, едва одевшись, садится в сани и отправляется в подмосковную с князем Алексеем Долгоруким, отцом фаворита, и с дежурным камергером, и остается там целый день, забавляясь, как ребенок, и не занимаясь ничем, что нужно знать великому государю. Мне очень хорошо было известно, что одна из главнейших целей князя Алексея состояла в том, чтобы удалить царя от принцессы Елисаветы, и как о том почти никто не знал, то всю вину слагали на него. У него была еще другая причина увозить царя каждый день за город, и именно: любовь его ко второму сыну Николаю, которого он хотел ввести в милость и тем удалить старшего. Фаворит знал все, что против него замышляют, но, несмотря на это, не было средства заставить его бывать чаще с царем. Весьма часто говорил я ему об этом. Но он всегда отвечал мне, что не ездит с государем за город, потому что не хочет быть свидетелем глупостей, которые заставляют его делать, и бесстыдств, сопровождающих его. Но образ жизни его ясно показывал, что настоящим побуждением к тому было желание пользоваться отсутствием царя, дабы веселиться и вполне предаваться разгульной жизни.

С другой стороны, Верховный совет не собирался. Государственный канцлер лежал в подагре. Остерман был в отчаянии и от того занемог. Князь Голицын притворился больным и не хотел слышать о делах. Князь Алексей Долгорукий был беспрестанно с царем, а князь Василий Долгорукий занимался только интригами, стараясь, чтобы двор не возвращался в Петербург. Он мог бы пособить горю, если бы захотел, потому что князь Алексей, который один только мог действовать на государя, следовал слепо его советам, но он находил удовольствие видеть дела в дурном положении, думая посредством сего ввести старинные обычаи. При этом, однако же, не было недостатка в людях, кои извещали царя о ропоте народном и о дурном поведении Долгоруких и пр., и это заставляло надеяться, что Его величество, одаренный проницательным умом и решительным характером, может принять меры, кои произведут большую перемену в делах.

В таком беспорядке могло бы случиться что-нибудь такое, что было бы противно достоинству короля, моего государя, и потому я счел обязанностью донести о том Его величеству, присовокупив, что я делаюсь совершенно ненужным в России, где достаточно будет одного резидента или секретаря, на которого можно возложить небольшое число дел, оставшихся для переговоров».

В исходе февраля сослали графа Александра Нарышкина[186] на житье в его деревню, в 50 с лишком лье от Москвы, но, как не могли уличить его ни в чем против государя или государства, то очевидным сделалось, что причиной его опалы были страх, который он внушал, и ненависть к нему его соперников и врагов.

Марта 8, в день восшествия на престол царя, был съезд ко двору для целования руки. При сем случае Его величество пожаловал орден Св. Александра Невского графу Краму, посланнику Бланкенбургскому (за которого я просил), барону Остерману, посланнику Мекленбургскому и брату вице-канцлера, генерал-лейтенанту Лефорту, камергеру Строганову и генералам Измайлову и Леонтьеву. Впрочем, все мы, иностранные министры, ужинали с государем, и после прекрасного фейерверка начался бал, который продолжался до 7 часов утра. Принцесса Елисавета не была на этом празднике, сказавшись больной, но выздоровела на другой день. О чем много было толков.

Марта 12 царь отправился на охоту за 12 лье от Москвы и пробыл за городом до Святой недели. Хотя его отсутствие не должно было продолжаться так долго, как было положено прежде, но, несмотря на то, ропот не прекращался. Всю вину возлагали на князя Алексея Долгорукого. Он, под предлогом царской забавы и чтоб лишить его случая видаться с принцессой Елисаветой, каждый день выдумывал новые причины с целью удалить Его величество от всех, и это по четырем побуждениям: 1) иметь его совершенно в своей власти; 2) вселить в него старинные русские правила и некоторую ненависть к законам и благим учреждениям Петра I; 3) заставить его мало-помалу жениться на одной из своих дочерей и 4) сими поездками уменьшить доверенность к Остерману, потому что Долгорукий боялся, и не понапрасну, что сей благоразумный министр, заботившийся только о том, чтобы воспитать своего государя в правилах его деда, заставит его не токмо жить в Петербурге, но и вступить в брак с какой-нибудь иностранной принцессой. Фаворит был совершенно другого мнения с отцом, но никак не смел идти против него и, сколько волей, столько же и неволей, решился не советовать Его величеству ни в пользу, ни против видов своего отца.