Пётр и Павел. 1957 год - [2]
Вот что писала в статье со знаковым названием «Круг за кругом» театральный критик Наталья Старосельцева: «В принципе я против вычленения отдельных романных линий в спектакле. Хотя, в конечном счёте, всё зависит от вкуса его создателя. А вкус Сергея Десницкого, инсценировавшего «Анну Каренину», отличается изысканностью и опирается на глубокую литературоведческую основательность. Эти черты его я оценила ещё в «Необыкновенных приключениях Мастера Михаила Афанасьевича и его Маргариты Елены Сергеевны». Оценила не только умение автора «работать с большой литературой», но и его неподдельную любовь к отечественной культуре, позволяющую смело выдвигать собственные концепции, осмысливая хорошо знакомое по-новому, свежо и очень личностно».
За годы работы в театре Сергей Десницкий написал десять пьес, пять из которых шли на разных сценах. Кроме вышеназваных, это «Известный вам интриган», «В Париже», «Однажды в России». И вот теперь автор вошёл в следующий круг творческого поиска и предлагает читателю свой первый беллетристический опыт.
Часть Первая
Павел
… свет пришел в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы; ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы… а поступающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге соделаны…
Евангелие от Иоанна, гл. 3.
1
Осень 1957 года в этих местах была ранняя, но радостная, солнечная. Вот уже вторую неделю на небе ни облачка, и тонкий морозный пар, вылетавший из глоток сотен людей вместе со словами бодрой строевой песни, тут же разлетался в прозрачном воздухе.
Как легко и свободно дышится! Как просторно на душе и светло! Благодать!..
Но вот колонна в одинаковых грязно-серых ватниках скрылась за воротами лагеря, и на посёлок опустилась тишина.
Павел Петрович Троицкий медленно брёл по пустынной лагерной улице.
Никого. Лишь всеобщий любимец Шакал, лохматый добродушный пёс с обрубленным хвостом и трагическими, как у Пьеро, бровями, по заведённой раз и навсегда традиции, проводив людей на работу, неспешно трусил к столовой в надежде получить свою миску баланды и пайку хлеба.
Улица тянулась в длину ровно на тысячу шестьсот шесть шагов. Это Павел Петрович знал точно. Сколько раз за 9 лет своей лагерной жизни он прошёл её из конца в конец!.. И весь этот нехитрый маршрут изучил с абсолютной точностью: от барака до столовой шестьсот пятнадцать шагов, от столовой до санчасти шестьдесят три, от санчасти до клуба, где Троицкий состоял в должности библиотекаря и завхоза, вообще рукой подать, а до лагерных ворот, за которыми сразу начиналась тайга, ещё сто пятьдесят четыре.
Тай-га.
Когда в детстве Павел впервые услышал это загадочное слово, ему представилась сказочная картина: поваленные вековые деревья в три обхвата, непроходимые заросли колючего кустарника, стеной встающие на пути, высокая по пояс трава, хватающая путника за ноги, притаившиеся под сенью разлапистых елей укромные лесные поляны. Словом, настоящее царство Берендея, бородатых лесовиков и бабы-яги… А на деле оказалось, что ничего сказочного тут нет и северная тайга безрадостна и убога. Вместо вековых деревьев – низенькие корявые березки, вместо могучих елей – чахлые сосенки, и голые жерди сухостоя, и пожухлая трава, и скучный подлесок. Да ещё – сплошные болотца, покрытые ковром пушистого мшанника всех цветов и оттенков, на которых к концу короткого северного лета появляется алая ягодная россыпь. Вот и теперь, стоит только выйти за ворота, как повсюду, куда ни глянь, краснеют среди ярко-зелёных листочков крупные ягоды клюквы, коралловые гроздья брусники, так что и ступить некуда. Попробуй – тут же брызнет из-под ног ягодный сок. И, пока не покрыл эту таёжную роскошь первый снег, вся здешняя братва набрасывается на ягодные плантации, чтобы долгой зимой не загнуться от цынги и прочей лагерной хвори. И не беда, что набеги эти чаще всего заканчиваются длинными очередями в "нужник". Инстинкт самосохранения берёт своё.
Но сегодня Павлу было не до ягод. Он шёл по знакомой улице и не узнавал её.
Низкое северное солнце оранжево полыхало в узких окошках бараков и бросало на землю длинные тени, а густая синева безоблачного неба, казалось, звенела в морозном воздухе. Тёмные лужи затянуло корочкой льда, и, когда нога невзначай ступала на их гладкую блестящую поверхность, из-под резиновой подошвы кирзового башмака разбегалась в разные стороны прозрачная паутинка тоненьких трещин.
Кажется, так у Тютчева?.. Да, кажется, так.
Но почему эти строки именно сейчас вспыхнули в его памяти?.. Почему где-то в потаённом уголке измученной души затеплилась щемящая, нечаянная радость и впервые за долгие годы неволи шевельнулось зыбкое предчувствие близкого счастья? Почему к горлу подступил жгучий комок и голова закружилась от радостных, но таких далёких воспоминаний? Отчего сердце так отчаянно забилось в груди, готовое или выскочить наружу, или разорваться в клочья?
