Петр Чайковский и Надежда фон Мекк - [30]

Все здесь предусмотрено временно отсутствующей хозяйкой для его удовольствия. Здесь в его распоряжении имеется музыкальный кабинет, украшением которого служит фисгармония исключительной работы, которой одной хватило бы, чтобы приковать любого виртуоза в поисках совершенства. Сраженный фисгармонией, комфортом, убранством и, возможно, витающим в воздухе воспоминанием о бесплотной хозяйке, Чайковский задерживается здесь на весь сентябрь. Здесь он сочиняет Фантазию для фортепиано с оркестром, к огромной гордости Надежды, которая еще раз почувствовала, что способствовала, издали, рождению шедевра.

Вскоре после этого он устремляется в Санкт-Петербург, чтобы 19 октября 1884 года присутствовать на премьере «Евгения Онегина». Бешеный успех его оперы, лавровый венок, которым его увенчали по окончании под гром аплодисментов, вызывают у него нервный срыв, который он описывает Надежде как единственному настоящему специалисту в состояниях его души. В надежде оправиться благодаря перемене мест он отправляется на Запад и навещает Иосифа Котека, того скрипача, который когда-то свел их с баронессой фон Мекк и который чахнет теперь от туберкулеза в санатории в Давосе.

Затем, после недолгого пребывания в Париже, он возвращается в Санкт-Петербург, где узнает, 23 декабря 1884 года, о смерти тридцатилетнего скрипача, которого долгое время опекала баронесса, ценившая его талант. Конечно же, Надежда опечалена преждевременным уходом музыканта, который был когда-то частью ее свиты. Однако одна беда заставляет позабыть о другой, и она вынуждена заняться заботами о Коле, которого она властной рукой женила на племяннице Чайковского Анне Давыдовой и который не в состоянии противостоять сильному характеру своей высокомерной и ловкой супруги. Удивительно, как же она могла думать вначале, что выбрала себе подходящую невестку? Как просмотрела она, что это создание воспользуется всеми средствами, чтобы отвернуть Колю от матери и превратить его в послушного пуделя, прибегающего, стоит хозяйке лишь щелкнуть пальцами? 5 января 1885 года она признается в письме Чайковскому, что горько сожалеет о том, что отдала своего «добрейшего Колю Анне». Несмотря на слабые протесты корреспондента, Надежда продолжает интерпретировать слухи о семейной жизни молодой пары, которые доносятся до нее с неиссякающим озлоблением.

Вскоре она приходит к выводу, что прелестная ведьма, которую она ввела в семью фон Мекк, не имеет других забот, кроме как очернить мать в глазах сына. Чуя угрозу своей безграничной гегемонии над всем семейством, она ищет лучший способ наказать выскочку. «Чтобы не отделяли Колю от его родных, не подрывали бы моего авторитета и доверия Коли ко мне, что было бы очень дурно, потому что сын мой всем обязан мне: своею нравственностью, своим образованием, своим состоянием, своим положением».

В другом месте она заявляет, что, если Анна будет упорствовать в своем нахальстве, Коля рано или поздно очнется от своей апатии, а она сама, движимая материнским инстинктом, без колебаний займется разводом столь неудачно подобранной пары. Тяжелее всего ей сознавать, что это предательство сына, променявшего мать на жену, напоминает ей отстранение Чайковского, ослепленного обманками славы. В обоих случаях имеет место неверность. Но если Чайковского извиняет хотя бы то, что его совратили самые громкие имена империи, то Коля позволил завладеть собой одной из этих вульгарных Давыдовых, с их скромным происхождением, которых облагородило лишь то, что с ними породнились фон Мекк; да она годится только на то, чтобы сидеть за пяльцами да выполнять черную работу по дому. Но чем больше жалоб и негодования в письмах Надежды к Чайковскому, тем менее он торопится ей отвечать. Она даже приходит к мысли, что надоедает ему, делясь своими материнскими печалями, тогда как сам он не лишает себя удовольствия выплеснуть на нее огорчения музыканта. В конечном счете она убеждает себя, что она слишком добра к окружающим ее людям и что те, кого она любит, не заслуживают ни ее нежности, ни щедрости. Затем, спохватившись, она пытается представить себе Чайковского в увлекшем его вихре восхищения масс. Со всех сторон ему предрекают славу, сравнимую разве с бессмертием Баха, Бетховена, Шуберта... Во Франции даже Массне, Форе, Сен-Санс, кажется, считают его равным. Как ему посреди этой лихорадочной суматохи успеха уделять время ей? Думает она также и о том, что сама выковала свое несчастье, толкая его из года в год к поприщу, на котором он слишком преуспел, чтобы не испытывать соблазна оставить свою старую покровительницу. Да, но почему тогда, если он так поглощен переездами, концертами и приемами, свои редкие минуты досуга он посвящает «чудному, несравненному» Бобу или «милому» Алеше? Неужели он получает большее удовольствие за глупой болтовней с ними, чем за сердечной перепиской с ней? Преследуемая страшным подозрением, она перебирает в памяти грязные намеки, которые ей доводилось слышать по поводу своеобразных «предпочтений» маэстро. Вспоминается ей нежная дружба, которую он проявлял к Котеку, сладкие эпитеты, которыми он награждает в своих письмах Боба, его отчаяние, которое он изливал из письма в письмо, когда Алеша вынужден был оставить его, дабы выполнять своей долг перед родиной, его безумная радость, когда «маленького солдата» ему вернули после невыносимо мучительной разлуки длиной в несколько лет, его решимость отныне никогда не расставаться с ним, что ни случись. Злые языки называют и других молодых людей, сомнительного расположения которых он, по всей видимости, и искал. Среди этих новых «поклонников», ожесточающих ревность Надежды, теперь числится и великий князь Константин Константинович.