Петкана - [5]

«Посмотри, как великолепен сегодняшний день! Ты видишь?» — спрашивал, бывало, Евфимий. Это его «Ты видишь?» не обижало меня. Ведь он знал, что я и вправду вижу, только по-своему. Благодаря болезни у меня открылось внутреннее зрение.

Я следила за каждым прикосновением солнца к моей коже и легко распознавала — в зависимости от его тепла и жара, — когда небо чисто, а когда покрыто тучками. Сквозь незрячую свою пелену видела я то же самое небо, и лазурную гладь под ним, и белоснежный танец чаек.

«Посмотри, как склонились деревья»,— говорил мне Евфимий. И я смотрела. Вслушивалась в голос ветра, игравшего моими косами и складками одежды. Определяла его направление и силу. Я помнила, как выглядит наш сад, знала, где и какое дерево у нас посажено, и точно представляла себе, насколько способна согнуть каждое из них могучая стихия. Гуляя и разговаривая с Евфимием, я безошибочно определяла, колышутся ли сейчас темные кроны кипарисов или же только слегка трепещут плакучие ивы.

Иногда, перед тем как уснуть, посреди заочного мрака и бархатной тьмы завешенной пологом девичьей постели, я вспоминала роскошь и богатство красок любимых цветов, пестроту и яркость бурлящей вокруг жизни, буйные празднества и торжества, броскую красоту диковинных плодов и дорогих восточных тканей, дивные росписи и мозаику храмов. Вспоминала ночное небо, усыпанное звездами, сиявшими и мерцавшими подобно драгоценным камням; и заходящее солнце, в чьем закатном багрянце сливались воедино небесный свод и пучина морская.

«Мір есть Божие чудо, а свет — милость Господня!» — думала я в такие мгновения. И повторяла потом эту мысль как молитву.

Так, незаметно для меня самой, душа моя начала преисполняться благоговением перед неизмеримым могуществом Того, кто сотворил все эти чудеса. И пестрый, клокочущий мір, и нас, людей, и наше телесное зрение. И постепенно во мне стало зарождаться желание быть истинной и достойной частью Его творения и премудрого замысла.

Болезнь приблизила меня к Богу. К Нему вела и дорога во храм. И наши молитвы. Казалось, мой недуг помог и мне, и маме избрать верное направление, ясно определив ту стезю, по которой мы обе отныне шли.

Для всех окружающих мы с матерью являли собой в те дни скорбную картину: старая женщина медленно идет, тяжело опираясь на хрупкую руку высокой бледной девочки, а та — сама спотыкается, окутанная мраком незрячих очей.

Мы часто бывали у святых мощей целителей и чудотворцев. Посещали праведных иноков и целебные источники. Обошли множество святых церквей в поисках спасения и утешения.

После службы мы часто оставались вдвоем в опустевшем храме. Долго и истово молились пред царскими вратами, пока не давала себя знать ледяная боль в спине и коленях. Мама молилась со стонами и всхлипами, судорожно сжимая руки, воздетые к Той, от Кого она ждала великой милости. Я же обращалась к Ней с немыми слезами. Умоляла Ее исцелить мою слепоту. Дабы иметь возможность видеть все, что покоится на длани Господней. Тогда я еще не представляла себе, о чем прошу я Матерь Божию. Равно как и не знала, что есть не только телесное — внешнее и внутреннее, — но и иное зрение.

«Правда ли, что столь усердно и искренне молятся лишь матери больных детей? Неужели только убогие и несчастные — для кого настоящее сплошная мука, а грядущее постоянный страх — взывают столь истово к Силам небесным? — спрашивала я себя. — Или же молятся и другие? Просят у Бога иного? Быть может, того покоя и мира в душе, который порой переполняет сердце, когда сквозь мутную пелену жалкого зрения плотского сподобишься узреть дивный лик Матери Спасителя».

* * *

«Будь равно благодарна Богу за все, что Он тебе посылает. И за боль — тоже, как и за радость», — говорил мне Евфимий.

Он сидел на моей постели и гладил меня по голове, по мокрым от слез щекам.

В соседней комнате мама стояла на коленях перед распятием, заламывала в бессилии свои старческие руки. Временами до нас доносились ее мучительно-тяжкие, сдавленные стоны.

У нас с мамой была одна общая боль: Евфимий покидал нас. Он уезжал в Царьград, чтобы поступить послушником в Студийскую обитель.

«Зачем, Евфимий?» — спрашивала я.

Обеими руками я сжимала его теплую и нежную руку, влажную от прикосновений моих бедных ладошек.

«Почему ты уходишь?»

«Бог знает. Он указал мне путь, по которому мне должно идти», — отвечал мой брат. Он был уверен, что слышал Божий наказ так же ясно, как слышит сейчас мой голос.

«Почему ты уходишь, Евфимий?» — спрашивала я. А ведь мы с мамой давно предчувствовали, что так и будет. Желание покинуть этот суетный мир я читала в каждом взгляде моего старшего брата, ощущала в каждом его слове. Вся его повседневная жизнь говорила о том же. Я слышала это в его молитве. В притчах, которые он рассказывал мне, уча меня терпению и выдержке. Я знала: только моя болезнь удерживает его в нашем доме. Поэтому мое исцеление явилось для него двойной радостью. Теперь он наконец был свободен. Он мог уйти и не испытывать угрызений совести. И он поспешил — к цели, которую давно считал своею.

Я не успела даже порадоваться чуду моего исцеления. Равно как и выразить свою благодарность за сию безмерную милость.