Петербургское действо. Том 2 - [107]
Маргарита догадалась, будто чуяла, что ничего еще не сделано. Она смело, точно так же, как еще недавно Жорж, направилась прямо к дверям кабинета.
На этот раз дверь была не заперта. Маргарита без церемонии, потому что уже имела на это право, вошла. Государь точно так же собирался рассердиться, но Маргарита вдруг стала на колени и полушутя-полусерьезно объявила, что не уйдет до тех пор, пока он не даст приказания арестовать Пассека.
Петр Федорович покачал головою, как бы говоря: «Ох, уж вы, женщины!»
Кликнув Нарцисса, он велел позвать к себе кого-нибудь из адъютантов. Тотчас же явился Перфильев.
– Ну, вот и отлично! – воскликнул Петр Федорович. – Этот самый у меня умный. Вот видишь ли, Степан Васильевич, ступай ты в Петербург исполнять дамский каприз. Прежде всего на тот Преображенский ротный двор, где теперь чаи распивает и ничего худого себе не ждет офицер Пассек. Арестуй его и приставь к нему такую стражу, как если бы он был самый страшный государственный преступник. Уж шалить так шалить! – рассмеялся государь. – Понял?
– Понял, ваше величество!
– Ну а потом, – прибавила Маргарита от себя, – не мешало бы вашему величеству приказать господину офицеру заехать и поглядеть, что делают офицеры Орловы.
– Извольте! Это Степан Васильевич сделает с особенным удовольствием. Он тоже картежник и тоже выпить любит, а у Орловых вечное пьянство и карты. Так вот, – обернулся государь к Перфильеву, – сначала сделай глупое дело, а потом ступай к Орловым и сделай умное: награди себя за поручение. Можешь оставаться у них хоть целых трое суток. Играй в карты и пей.
– Ваше величество, – отозвался Перфильев, – и то и другое я исполню с особенным удовольствием и усердием, в особенности второе поручение, так как я уже несколько дней, как имею сведения, что к Орловым стоит приставить кого-нибудь для надзора. Но, признаюсь откровенно, побоялся доложить об этом вашему величеству, так как его высочество принц Жорж…
– Ну, здравствуйте! И этот тоже в доносчики полез… Фу, господи! Ну, вот и отлично, стало быть, должен быть доволен! Ступай! – выговорил Петр Федорович, и, чтобы скорее отвязаться от Перфильева и Маргариты и вернуться к нотам и скрипке, он прибавил: – Графиня, уведите его к себе и расскажите… Объясните… Все, что хотите!
XXXV
Вечером двадцать шестого числа ораниенбаумский театр был полон приглашенными.
Государь действительно сел в оркестр, играл малозатверженную партитуру и усердно сбивал с толку всех музыкантов.
Представление разделялось на две части: на серьезную и веселую.
Публика тоже мало интересовалась пьесами, которые повторялись за последнее время часто. Многие знали их наизусть, видев сотни раз еще при Елизавете Петровне. Публику интересовало гораздо больше другое обстоятельство.
В театре в двух передних ложах направо и налево от публики, друг против друга, будто умышленно, сидели две женщины, на которых постоянно, при малейшем их движении, обращалось всеобщее внимание.
Налево в эффектном оранжевом костюме, отделанном черным бархатом и вышитом серебром по черному, как всегда красивая, но несколько неспокойная, тревожная, нервно настроенная, была графиня Скабронская. Она вовсе не смотрела на сцену и не переставая шепталась с прусским послом, которого вызвала из города и назначила свидание в театре. Гольц был тоже видимо неспокоен. Несмотря на то что публика не спускала с них глаз, они не переставали шептаться.
Предмет их беседы, очевидно, был не простой, а крайне важный. Покинуть театр и поговорить наедине они боялись, так как Петр Федорович мог бы принять их отсутствие на свой счет, приписать своей дурной игре на скрипке. Приходилось говорить в театре и при тысяче нескромных глаз.
Направо, прямо против их ложи, сидела другая красавица, которая не уступала красотою Маргарите. Одежда ее траурная, черная с головы до ног, резко бросалась в глаза среди пестрых, разноцветных костюмов всех дам. Лицо ее было не только сумрачно, но даже печально. Она тоже не смотрела на сцену, но и не шепталась ни с кем, а, опустив глаза и глубоко задумавшись, сидела неподвижно. За нею в глубине ложи сидела фрейлина и какой-то придворный. Это была императрица, которой приказали приехать из Петергофа и присутствовать на спектакле. Это было сделано ей на смех.
Накануне Петр Федорович узнал от Гудовича, что жена говорила кому-то и радовалась, что ее не приглашают на увеселения и празднества Ораниенбаума.
– Ну, так я заставлю ее приехать! – воскликнул он.
И в этот вечер государыня явилась в театр, но решилась протестовать, хотя бы своим черным траурным платьем, с которого только ради приличия сняла плерезы.
Несколько раз во время спектакля государыня и графиня обменивались странными взглядами. Маргарита, глядя на нее, думала:
«Знаешь ли ты, что не нынче завтра я буду просить арестовать тебя, сослать в монастырь и постричь. А эта просьба моя будет исполнена охотно. И тогда, знаешь ли ты, кто может вскоре занять твое место?»
И эти мысли заставили сердце Маргариты замирать как-то особенно. Ничего подобного она не чувствовала никогда за всю свою жизнь.
Императрица, со своей стороны, взглядывала спокойным взором, будто свысока мерила эту авантюристку, явившуюся в Петербург бог весть откуда, прикрываясь именем глупого полурусского вельможи.
Екатерининская эпоха привлекала и привлекает к себе внимание историков, романистов, художников. В ней особенно ярко и причудливо переплелись характерные черты восемнадцатого столетия – широкие государственные замыслы и фаворитизм, расцвет наук и искусств и придворные интриги. Это было время изуверств Салтычихи и подвигов Румянцева и Суворова, время буйной стихии Пугачёвщины…В том вошли произведения:Bс. H. Иванов – Императрица ФикеП. Н. Краснов – Екатерина ВеликаяЕ. А. Сапиас – Петровские дни.
1705 год от Р.Х. Молодой царь Петр ведет войну, одевает бояр в европейскую одежду, бреет бороды, казнит стрельцов, повышает налоги, оделяет своих ставленников русскими землями… А в многолюдной, торговой, азиатской Астрахани все еще идет седмь тысящ двести тринадцатый год от сотворения мира, здесь уживаются православные и мусульмане, местные и заезжие купцы, здесь торгуют, промышляют, сплетничают, интригуют, влюбляются. Но когда разносится слух, что московские власти запрещают на семь лет церковные свадьбы, а всех девиц православных повелевают отдать за немцев поганых, Астрахань подымает бунт — диковинный, свадебный бунт.
Роман «Владимирские Мономахи» знаменитого во второй половине XIX века писателя Евгения Андреевича Салиаса — один из лучших в его творчестве. Основой романа стала обросшая легендами история основателей Выксунских заводов братьев Баташевых и их потомков, прозванных — за их практически абсолютную власть и огромные богатства — «Владимирскими Мономахами». На этом историческом фоне и разворачивается захватывающая любовно-авантюрная интрига повествования.
«Если царствовать значит знать слабость души человеческой и ею пользоваться, то в сём отношении Екатерина заслуживает удивления потомства.Её великолепие ослепляло, приветливость привлекала, щедроты привязывали. Самое сластолюбие сей хитрой женщины утверждало её владычество. Производя слабый ропот в народе, привыкшем уважать пороки своих властителей, оно возбуждало гнусное соревнование в высших состояниях, ибо не нужно было ни ума, ни заслуг, ни талантов для достижения второго места в государстве».А. С.
Книга знакомит с увлекательными произведениями из сокровищницы русской фантастической прозы XIX столетия.Таинственное, чудесное, романтическое начало присуще включенным в сборник повестям и рассказам А.Погорельского, О.Сомова, В.Одоевского, Н.Вагнера, А.Куприна и др. Высокий художественный уровень, занимательный сюжет, образный язык авторов привлекут внимание не только любителей фантастики, но и тех, кто интересуется историей отечественной литературы в самом широком плане.
Так сложилось, что в XX веке были преданы забвению многие замечательные представители русской литературы. Среди возвращающихся теперь к нам имен — автор захватывающих исторических романов и повестей, не уступавший по популярности «королям» развлекательного жанра — Александру Дюма и Жюлю Верну, любимец читающей России XIX века граф Евгений Салиас. Увлекательный роман «Миллион» наиболее характерно представляет творческое кредо и художественную манеру писателя.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.
Княгиня Екатерина Романовна Дашкова (1744–1810) — русский литературный деятель, директор Петербургской АН (1783–1796), принадлежит к числу выдающихся личностей России второй половины XVIII в. Активно участвовала в государственном перевороте 1762 г., приведшем на престол Екатерину II, однако влияние ее в придворных кругах не было прочным. С 1769 г. Дашкова более 10 лет провела за границей, где встречалась с видными политическими деятелями, писателями и учеными — А. Смитом, Вольтером, Д. Дидро и др. По возвращении в Россию в 1783 г.
Павел Петрович Свиньин (1788–1839) был одним из самых разносторонних представителей своего времени: писатель, историк, художник, редактор и издатель журнала «Отечественные записки». Находясь на дипломатической работе, он побывал во многих странах мира, немало поездил и по России. Свиньин избрал уникальную роль художника-писателя: местности, где он путешествовал, описывал не только пером, но и зарисовывал, называя свои поездки «живописными путешествиями». Этнографические очерки Свиньина вышли после его смерти, под заглавием «Картины России и быт разноплеменных ее народов».
Во времена Ивана Грозного над Россией нависла гибельная опасность татарского вторжения. Крымский хан долго готовил большое нашествие, собирая союзников по всей Великой Степи. Русским полкам предстояло выйти навстречу врагу и встать насмерть, как во времена битвы на поле Куликовом.
Поздней осенью 1263 года князь Александр возвращается из поездки в Орду. На полпути к дому он чувствует странное недомогание, которое понемногу растёт. Александр начинает понимать, что, возможно, отравлен. Двое его верных друзей – старший дружинник Сава и крещённый в православную веру немецкий рыцарь Эрих – решают немедленно ехать в ставку ордынского хана Менгу-Тимура, чтобы выяснить, чем могли отравить Александра и есть ли противоядие.