Петербургские тени - [3]
Разговоры при свидетеле и без
С тех пор мы с Зоей Борисовной стали видеться. Иногда по нескольку раз в день. Еще немного беседовали по телефону.
Как уберечь свалившиеся на меня сокровища? Ведь если хоть одна подробность не уцелеет, то потом придется жить без нее.
Вскоре выход был найден – ну, конечно, диктофон. Уж он не даст пропасть ни одному слову.
Теперь в наших встречах появилось что-то конспиративное. Какие-то кассеты и провода. Прежде чем начать беседу, мне следовало дать отмашку.
– Ну, включаю, – сурово предупреждал я.
В России любят разговаривать подолгу. Не было бы этой привычки, вряд ли могла возникнуть чеховская драматургия.
Так что избранный нами жанр – вполне утвердившийся. Пусть диктофон «Сони» – это влияние Запада, но общий тон традиционный.
Что, мол, да как. Почему жизнь пошла по этому, а не по иному пути. Что оказалось главным, а что второстепенным.
Время от времени я поглядывал за техникой, но тут все обстояло наилучшим образом.
«Сони» трудился, что только есть сил. Как говорится, на полную катушку.
Иногда я все же не поспевал. Придешь по какому-то прозаическому поводу – что-то нужно купить или принести, – а тут она начинает рассказывать.
Сразу вытаскиваешь карандаш и блокнот. Или возвращаешься домой и записываешь по памяти. Что, как вы понимаете, так же непросто, как зафиксировать дождь или снегопад.
Зоя Томашевская (ЗТ): Когда Анна Андреевна заболевала, количество моих обязанностей увеличивалось. Что-то принести, купить, причесать, помочь одеться… Как-то она лежала в больнице Ленина. Палата большая, вместе с ней десять старух. Она сама такую выбрала. Сказала: «Сохрани Бог от трехместной или двухместной. Однажды я попала в такую, так меня замучили вопросами, был ли у меня роман с Блоком». – Я ей на это говорю: «Ну и подтвердили бы, что был. Что вам, жалко?» – «Ну что вы, Зоя. Если я скажу, что не был, никто не поверит, а если скажу, что был, то что я буду рассказывать дальше?»
Александр Ласкин (АЛ): Ну так начнем, заручившись поддержкой Анны Андреевны… Сначала, может, о детстве? Интересно, в какой степени, будучи ребенком, вы замечали ход истории? Не замечали вообще? Или какие-то отголоски доходили?
ЗТ: С сегодняшней точки зрения мое детство особенное… Во время обеда нам с братом запрещалось вмешиваться в разговоры папы с мамой… Не позволялось входить в родительские комнаты без стука. Не разрешалось сидеть вместе с гостями… Впервые я получила на это право, когда мне исполнилось шестнадцать лет. Брата Колю уложили спать, ему было четырнадцать, он плакал… К нам пришел Юрий Николаевич Тынянов. Прежде я видела Тынянова, открывала ему дверь, он надписывал нам с Колей книжки, но за столом с ним я оказалась впервые.
АЛ: А что происходило в этой вашей отдельной от взрослых жизни? Чем занимались? Чему отдавали предпочтение?
ЗТ: Мой брат совсем маленьким стал безумным бонапартистом. Спал не с зайчиком, не с мишкой, не с куколкой, как другие дети, а с бронзовым Наполеончиком… С малолетства начал покупать французские книжки. Даже когда французский знал неважно. Чтобы его собрание пополнялось, постоянно требовались деньги. Он все время пытался заработать на мне. Прошу его переставить стол или перевесить полку, а он говорит: «Десять копеек»… Когда папа пообещал, что за каждый молча проведенный обед он будет давать по рублю, Коля и рубля не выиграл… Для членов Союза в Лавке писателей продавались книги со скидкой двадцать процентов. Коля брал на имя отца книги и продавал в соседнем магазине. Разницу тратил на роскошные издания, которые покупал в той же Лавке… Занимался он этим вместе с Киркой Мариенгофом… И Кирка, и мой брат были пижонами, поэтому больше всего ценили сафьяновые переплеты и все такое…
АЛ: А когда вы узнали о том, что происходит в мире взрослых? И, самое главное, почувствовали, насколько это серьезно?
ЗТ: Первые мои сильные впечатления – раскулачивание. Было это в Волхове, где мы жили у бабушки и ее второго мужа. Помню, как сжигали дома и яблоневые сады кулаков. Еще помню рыдающих крестьян, которых увозили куда-то на телегах.
АЛ: По сути, наши разговоры – о том, как разные люди переживали это время. Что чувствовали? Страх? Унижение? Отгораживались? Замыкались в себе?.. А как со всем этим справлялись дети? Какую роль тут играли родители?
ЗТ: Нам с Колей говорили все. Не нагнетали, но в то же время ничего не скрывали. Говорил папа и о раскулачивании, читал стихи Алексея Константиновича Толстого:
Папа был человек очень ироничный. Одно время мы жили у настоятеля Князь-Владимирского собора Красницкого. Этот Красницкий был очень хороший хозяин. Каждый день с граблями в руках убирал свой сад. Когда Коля пошел в первый класс, то сразу набрался школьной белиберды. Однажды подошел к священнику и сказал: «Поп! Ты этими граблями деньги грабишь?» Красницкий положил руку ему на голову и тихо произнес: «Детка, ты вырастешь и будешь все знать. А сейчас не задавай таких вопросов». Отец потом посмеялся и строго Колю отчитал: «Невежливо так говорить человеку в лицо». В это время празднование Нового года с елкой было большой смелостью. Помню, папа принес домой елку разрубленной на части, а потом ее составил вновь… Когда я впервые увидела украшенную игрушками елку, то рыдала и закрывала лицо руками: «Не хочу на нее смотреть…» Это мне в школе так объяснили.
Александр Семенович Ласкин родился в 1955 году. Историк, прозаик, доктор культурологии, профессор Санкт-Петербургского университета культуры и искусств. Член СП. Автор девяти книг, в том числе: “Ангел, летящий на велосипеде” (СПб., 2002), “Долгое путешествие с Дягилевыми” (Екатеринбург, 2003), “Гоголь-моголь” (М., 2006), “Время, назад!” (М., 2008). Печатался в журналах “Звезда”, “Нева”, “Ballet Review”, “Петербургский театральный журнал”, “Балтийские сезоны” и др. Автор сценария документального фильма “Новый год в конце века” (“Ленфильм”, 2000)
Около пятидесяти лет петербургский прозаик, драматург, сценарист Семен Ласкин (1930–2005) вел дневник. Двадцать четыре тетради вместили в себя огромное количество лиц и событий. Есть здесь «сквозные» герои, проходящие почти через все записи, – В. Аксенов, Г. Гор, И. Авербах, Д. Гранин, а есть встречи, не имевшие продолжения, но запомнившиеся навсегда, – с А. Ахматовой, И. Эренбургом, В. Кавериным. Всю жизнь Ласкин увлекался живописью, и рассказы о дружбе с петербургскими художниками А. Самохваловым, П. Кондратьевым, Р. Фрумаком, И. Зисманом образуют здесь отдельный сюжет.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В последние годы почти все публикации, посвященные Максиму Горькому, касаются политических аспектов его биографии. Некоторые решения, принятые писателем в последние годы его жизни: поддержка сталинской культурной политики или оправдание лагерей, которые он считал местом исправления для преступников, – радикальным образом повлияли на оценку его творчества. Для того чтобы понять причины неоднозначных решений, принятых писателем в конце жизни, необходимо еще раз рассмотреть его политическую биографию – от первых революционных кружков и участия в революции 1905 года до создания Каприйской школы.
Книга «Школа штурмующих небо» — это документальный очерк о пятидесятилетнем пути Ейского военного училища. Ее страницы прежде всего посвящены младшему поколению воинов-авиаторов и всем тем, кто любит небо. В ней рассказывается о том, как военные летные кадры совершенствуют свое мастерство, готовятся с достоинством и честью защищать любимую Родину, завоевания Великого Октября.
Автор книги Герой Советского Союза, заслуженный мастер спорта СССР Евгений Николаевич Андреев рассказывает о рабочих буднях испытателей парашютов. Вместе с автором читатель «совершит» немало разнообразных прыжков с парашютом, не раз окажется в сложных ситуациях.
Из этой книги вы узнаете о главных событиях из жизни К. Э. Циолковского, о его юности и начале научной работы, о его преподавании в школе.
Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.
Автору этих воспоминаний пришлось многое пережить — ее отца, заместителя наркома пищевой промышленности, расстреляли в 1938-м, мать сослали, братья погибли на фронте… В 1978 году она встретилась с писателем Анатолием Рыбаковым. В книге рассказывается о том, как они вместе работали над его романами, как в течение 21 года издательства не решались опубликовать его «Детей Арбата», как приняли потом эту книгу во всем мире.