Петербургская социология сегодня – 2015. Сборник научных трудов Социологического института РАН - [182]

Однако сегодня эта снисходительная и, как выясняется, несколько поспешная манера трактовать историю социальной и политической мысли только как социологию в ее эмбриональном состоянии вызывает к себе все более скептическое отношение. Больше того, начинает расти убеждение, что кризис в сегодняшней социологии во многом обусловлен утратой тех преимуществ, которыми обладало общественное знание до своего превращения в чисто социологическую дисциплину. На рубеже 1950-х и 1960-х годов в профессиональном сообществе социологов начинается критика, а по сути самокритика социологии. Сначала бунт поднимают одиночки – Ч. Р. Миллс, А. Гоулднер, Р. Арон и др. Затем недовольство состоянием дел в «современной» социологии звучит уже фактически в хоровом исполнении и crescendo: П. Бурдье, А. Турен, М. Буравой, М. Вевёрка, Р. Коллинз, А. Гиденс, Л. Болтянски и др. Примечательно при этом, что сама социология переживает самый что ни на есть настоящий «расцвет» – если судить хотя бы по числу неимоверно выросших прикладных социологий, не говоря уже о новых «видах» и «подвидах» социологии (например, «визуальная социология»), включая сюда и самые экзотичные варианты (скажем, «гламурная социология» (Иванов 2008.) Что же касается теоретической социологии, то и она, как никогда, отмечена знаком плодородного изобилия – теоретическая социология стала полипарадигмальной наукой, число школ и направлений в ней беспрецедентно подскочило вверх. Одна за другой возникали неизведанные территории социума, включая и такую знаменитую нынче terra incognita, как повседневность. И все-таки тематический триумф социологической науки не смог скрыть самого главного – социология на рубеже XXI столетия оказалась в кризисе, природа которого стала ведущей темой среди социологов.

Об откровенном равнодушии академической социологии к реальным проблемам социума убедительно заговорил еще Р. Чарлс Миллс, который называл это равнодушие «интеллектуальным упущением» современных ему ученых, а грандиозную конструкцию Т. Парсонса оценил как праздную «великую теорию». В конце 1950-х, когда в общественной науке царило заметное умиротворение, рождаемое симптомами «общества всеобщего благоденствия», академическая социология еще пыталась сохранять свой авторитет чисто теоретической науки, объясняя критическую позицию таких исследователей, как Ч. Р. Миллс, избыточной склонностью к популизму и левой политической ориентацией. Но уже в 1970-е годы, в эпоху критических работ А. Гоулднера, такая оценка «неравнодушной социологии» едва ли стала казаться убедительным аргументом.

* * *

А. Гоулднер назвал свой концепт «социологией социологии», или «рефлексивной социологией». И хотя эпитет «рефлексивный» сегодня самый расхожий у социологов (Н. Луман, П. Бурдье, Э. Гидденс и др.), тем не менее у А. Гоулднера мы находим использование и применение этого термина в его важном критическом смысле. Этот критический вывод, который социология делает относительно социологии, то есть относительно самой себя, откровенно нелицеприятный. Причина кризиса науки о социуме лежит сугубо на совести социологов, которые потеряли интерес к критическим проблемам общества и самоизолировались в собственном дискурсе. По словам А. Гоулднера, мы наблюдаем «растущее отчуждение социологов <…> от общества в целом, в котором они живут и работают <…> Социология сделалась опасно независимой от мира, который она поклялась изучать объективно» (Гоулднер 2003: 569). Ощущение непорядка в огромном социологическом хозяйстве у американского автора принимает форму, близкую к призыву пересмотреть ситуацию, прежде всего по причине контраста между тем, что делает и чего не делает современная социология. Поэтому agent’а вернувшейся к своему призванию социальной науки формулируется им решительно и, можно сказать, вполне предсказуемо: «Рефлексивная социология имеет задачу – и это основная часть ее исторической миссии – помогать людям в их борьбе за обладание тем, что им принадлежит, – обществом и культурой – и содействовать их пониманию того, кем они являются и чего могут хотеть» (Гоулднер 2003: 566). Если дезертирство социологов от этой миссии – это род профессионального предательства и отступничества от своей дисциплины, то первоочередная задача «рефлексивной социологии» – исследовать условия возвращения социолога в свою профессию. И главное, а может быть, и единственное требование состоит в том, чтобы ученый-социолог вернулся в свою профессию не просто в качестве узкого специалиста, как это характерно, например, в естественных и технических науках, но в качестве полноценного субъекта социума, то есть как человек, через сознание которого проходит историческая и социальная проблематика текущего момента.

На эту тему А. Гоулднер высказывается достаточно охотно и предметно: «Рефлексивная социология воплощает в себе критический подход к традиционной концепции об ограниченной роли ученого и видит ей альтернативу. Она имеет целью преобразовать отношение социолога к своей работе» (Гоулднер: 552). Или в том же духе: «Корни социологии уходят в природу социолога как человека <…> Вопрос, который должен стоять перед ним, это не просто вопрос,