Петербург Достоевского - [8]
На Фонтанке, у Симеоновского моста, поселил свою Наташу князь Алеша Валковский,[73] в 4-ом этаже большого «капитального» грязного дома. Здесь же обитал и Васин, товарищ «подростка». Через этот мост проходил и господин Голядкин, возвращаясь со службы к себе на Шестилавочную улицу[74] (теперь Надеждинская). Он жил «в 4-ом этаже одного весьма большого капитального дома, в собственной квартире своей».[75] На этой же улице проживал и Маслобоев, один из персонажей «Униженных и оскорбленных», в небольшом доме, во флигеле, в довольно неопрятной квартире.
Части города, расположенные между Невским проспектом и Невой, отразились весьма слабо в петербургских повестях Достоевского. Так, например, Летний сад упомянут вскользь, без всякого описания в «Идиоте». Сюда заглянул кн. Мышкин во время своих странствований по городу. Литейный район, заселенный знатью, дворянством и крупной буржуазией, едва упоминается Достоевским. Сюда он поместил дом генерала Епанчина, отца трех сестер в романе «Идиот», владельца огромного дома на Садовой, фабрики и поместья под Петербургом. Семья Епанчиных жила несколько в стороне от Литейной, к Спасу Преображения.[76] Место жительства этого генерала, проникнутого новым спекулятивным духом, выбрано весьма удачно.
Однако, и более скромные районы этой части Петербурга затронуты Достоевским весьма мало. Пески,[77] населенные по преимуществу чиновничеством, упомянуты также в «Идиоте». В одной из Рождественских находился дом Лебедева, суетного низкопоклонника и дельца и, вместе с тем, толкователя Апокалипсиса. Дом был небольшой, деревянный, красивый на вид, чистенький, содержащийся в полном порядке, с палисадником, в котором росли цветы.
Покидая город по эту сторону Невы, остановимся на Невском проспекте. Главная артерия столицы занимает в писаниях Достоевского весьма скромное место. Нигде Невский проспект не является местом, на котором завязалось бы какое-нибудь важное действие, ни в одном крупном романе он не выведен. Указание на него можно найти только в мелких, более ранних повестях Достоевского. О нем упоминает в своем письме Макар Девушкин, как о месте беззаботных прогулок, затем в «Двойнике» господин Голядкин, и по долгу службы и по личным делам, когда он хотел поддерживать свое личное достоинство и показать, что он не хуже других, этот господин Голядкин тоже хаживал по Невскому проспекту. По аналогичным мотивам здесь появлялся и автор «Записок из подполья». Здесь же происходит и «необычайное событие»: «пассаж в пассаже».[78] В 60-ых годах в своей статье «Петербургские сновидения в стихах и прозе» Достоевский дает образ Невского проспекта:
«Я раздумывал об этом происшествии и приближался к Гостиному двору. Становился вечер; в магазинах за цельными, слегка запотевшими стеклами, загорелся газ. Рысаки и офицеры летели по Невскому; тяжело хрустя по снегу, неслись блестящие кареты, запряженные гордыми конями, с гордыми кучерами и надменными лакеями. Изредка раздавался звонкий стук подковы, тронувшей сквозь снег камень; по тротуарам валили прохожие…»[79]
Во всех этих отрывках подчеркивается та сторона Невского, которую отметил Гоголь, это — коммуникация Петербурга, но и только. Жуткую поэзию его, его волшбу, которую так хорошо передал Гоголь, — Достоевский не почувствовал, во всяком случае, не запечатлел в художественном образе. Вероятно, он не ощутил в Невском проспекте той фантастики прозы, которую так ярко отметил и передал касательно Сенной, каналов и других урочищ Петербурга.
Переходя на острова, обратимся к обзору Васильевского, самой регулярной части самого регулярного города.
Нигде в произведениях Достоевского этот остров не играет большой роли. Наиболее значительное место он занимает в «Униженных и оскорбленных». На 6-й линии, у Малого проспекта, жила несчастная мать Нэлли. Адрес этот шепчет холодеющими устами умирающий под забором старик. На 13-й линии находился домик с небольшим садиком, где жили Ихменевы. Здесь умерла Нэлли. На Васильевский остров, в утро осеннее, ясное, сухое, морозное, переехала Варвара Алексеевна Доброселова, героиня первой повести Достоевского: «Бедные люди». Сюда заглядывал во время своих излюбленных скитаний по городу Долгорукий («не князь») («Подросток»). «За третьей линией на Малом проспекте»[80] жила невеста Свидригайлова, к которой он приходит попрощаться в роковую ночь. У самого Тучкова моста в четырех-этажном доме жил друг Раскольникова, Разумихин. На Тучковом мосту останавливался перед самоубийством Свидригайлов, решая вопрос, где ему пресечь нить жизни. Он покончил с собой на Петербургской стороне,[81] на Большом проспекте, на углу Съезжинской перед пожарной каланчей.
Несколько далее, в конце этого проспекта, находилась гостиница «Адрианополь», где Свидригайлов провел предсмертную ночь. На этой же улице «подросток», после философских разговоров у Крафта, проживавшего тут поблизости, в трактире (не «Адрианополь» ли?) съел свой запоздалый обед.
«В комнате было много народу, пахло пригорелым маслом, трактирными салфетками и табаком. Гадко было. Над головой моей тюкал носом о дно своей клетки безголосый соловей, мрачный и задумчивый. В соседней билльярдной шумели»…
С Петербургом тесно связан жизненный и творческий путь Пушкина. Сюда, на берега Невы, впервые привезли его ребенком в 1800 году. Здесь, в доме на набережной Мойки, трагически угасла жизнь поэта. В своем творчестве Пушкин постоянно обращался к теме Петербурга, которая все более его увлекала. В расцвете творческих сил поэт создал поэму «Медный всадник» — никем не превзойденный гимн северной столице.Каким был Петербург во времена Пушкина, в первую треть прошлого века?
Это уникальный по собранному материалу поэтический рассказ о городе, воспетом поэтами и писателями, жившими здесь в течение двух веков.В предлагаемой книге Н. П. Анциферова ставится задача, воплощающая такую идею изучения города, как познание его души, его лирика, восстановление его образа, как реальной собирательной личности.Входит в состав сборника «Непостижимый город…», который был задуман ученицей и близким другом Анциферова Ольгой Борисовной Враской (1905–1985), предложившей план книги Лениздату в начале 1980-х гг.
В настоящей книге, возвращаясь к теме отражения мифа в «Медном всаднике», исследователь стремится выявить источники легенд о строителе города и проследить процесс мифологизации исторической реальности.Петербургский миф — культурологич. термин, обозначающий совокупность преданий и легенд, связанных с возникновением СПб и образом города в сознании людей и в иск-ве. Петербургский миф тесно связан с историей СПб и его ролью в истории страны. Реальные события возникновения СПб обрастали мифологич. образами уже в сознании современников.
Николай Павлович Анциферов (1889–1958) — выдающийся историк и литературовед, автор классических работ по истории Петербурга. До выхода этого издания эпистолярное наследие Анциферова не публиковалось. Между тем разнообразие его адресатов и широкий круг знакомых, от Владимира Вернадского до Бориса Эйхенбаума и Марины Юдиной, делают переписку ученого ценным источником знаний о русской культуре XX века. Особый пласт в ней составляет собрание писем, посланных родным и друзьям из ГУЛАГа (1929–1933, 1938–1939), — уникальный человеческий документ эпохи тотальной дегуманизации общества.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Книга Михаэля фон Альбрехта появилась из академических лекций и курсов для преподавателей. Тексты, которым она посвящена, относятся к четырем столетиям — от превращения Рима в мировую державу в борьбе с Карфагеном до позднего расцвета под властью Антонинов. Пространственные рамки не менее широки — не столько даже столица, сколько Италия, Галлия, Испания, Африка. Многообразны и жанры: от дидактики через ораторскую прозу и историографию, через записки, философский диалог — к художественному письму и роману.
«Наука, несмотря на свою молодость, уже изменила наш мир: она спасла более миллиарда человек от голода и смертельных болезней, освободила миллионы от оков неведения и предрассудков и способствовала демократической революции, которая принесла политические свободы трети человечества. И это только начало. Научный подход к пониманию природы и нашего места в ней — этот обманчиво простой процесс системной проверки своих гипотез экспериментами — открыл нам бесконечные горизонты для исследований. Нет предела знаниям и могуществу, которого мы, к счастью или несчастью, можем достичь. И все же мало кто понимает науку, а многие боятся ее невероятной силы.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».