Пета. Первый сборник - [2]

Я вдыхал пронзительную ясы

Но вот – и мне стала площадь столбом,

Стеной, параллельной мне.

Но и тут был бы весел площади круженье

И паденье прохожих в условную бездну…

Зачем бить, убить, напоминать,

Изъязвлять, топить, душить

Бессонного – тут:

  «– Их тени благовонны

  Над Летою цветут?»

Азовское море

Вскипает застывший черный шелк.

Спины песков рыжи;

Плетется мясной мухой паровоз.

Прокусывая ленты дымков.

Сеть степей. Молчите же вы

И колес заштатные вопли.

Ив туман. Хижин рябь.

Сутолок устывшая марь.

Четыре шага до шелка,

Шелк несется, скрябает берегом:

– Жестяное Азовское море. – Рычи,

Белоязыкой волны жало.

Скребется простор и хлюпает грузно.

Накален взор и топь;

Звонит, бурчит оцинкованная волна

И жалом жерло желти лижет.

Из Федора Платова

Trois Preludes (Петы) [1]

Opus 15

№ 1

Русалия слюб реси камыри,

Розко лоскали снытра растром.

Саско стрийа ньядо –

Благен вендрорун,

Смотый мандаль мода утра.

№ 2

Хрыщи скрипом по дороге

Вниз от больницы душевно-больных

Хриплым удушением сердцебиения.

Символизирующим кругом насыпи.

В ненормальности горко,

Одичанием насыпь.

Душевнобольницу душно.

Хребет в рощи розыске сердца,

Равнин славян славно переезд

В ларцах скребение удушливо потное

В искании душевнобольницы,

Урядников клопов раздав.

Сердце на бутафорте.

Иногда в карман спрячешь.

№ 3

Ють юсла слюза ута,

Cia са юса сусаза.

Дасе селена слозь толь

Толмо полно сини слоу.

Заво сол ют.

Велимир Хлебников

Посв. Вере Б.

Девы и юноши, вспомните,

Кого мы и что мы сегодня увидели,

Чьи взоры и губы истом не те

А ты вчера и позавчера «увы» дели

Горе вам, горе вам, жители пазух

Мира и мора глубоких морщин

Точно на блюде, на хворях чумазых

Поданы вами горы мужчин.

Если встал он, принесет ему череп «Эс»

Вечный и мирный – жизни первей!

Это смерть пришла на перепись

Пищевого довольства червей.

Скажите люди да есть же стыд же,

Вам не хватит в Сибири лесной костылей,

Иль позовите с острова Фиджи

Черных и мрачных учителей

И проходите годами науку

Как должно есть человечью руку.

Нет, о друзья!

Величаво идемте к войне – Великанше

Что волосы чешет свои от трупья

Воскликнемте смело, смело, как раньше

Мамонт гнусный жди копья.

Вкушаешь мужчин а la Строганов

Вы не взошли на мой материк.

Будь же неслыхан и строго нов

Похорон мира глухой пятерик

Гулко шагай и глубокую тайну

Храни вороными ушами в чехлах.

Я верю я верю, что некогда «Майна!»

Воскликнет Будда или Аллах.

Белые дроги, Белые дроги!

Черные платье и узкие ноги!

Был бы лишь верен вернее пищали с кремнями мой ум бы!

Выбрал я целью оленя лохматого

За мною Америго, Кортец, Колумбы!

Шашки шевелятся, вижу я мать его.

Николай Асеев

«За отряд улетевших уток…»

За отряд улетевших уток,

За сквозной поход облаков

Мне хотелось отдать кому-то

Золотые глаза веков…

Так сжимались поля, убегая,

Словно осенью старые змеи,

Так за синюю полу гая

Ты схватилась, от дали немея,

Что мне стало совсем не страшно:

Ведь какие слова ни выстрой –

– Всё равно стоят в рукопашной

За тебя с пролетающей быстрью.

А крылами взмахнувших уток

Мне прикрыла лишь осень очи,

Но тебя и слепой – зову так,

Что изорвано небо в клочья.

Александр Лопухин

А

О, стокатто тонких колоколен.

С дымкой просини небес!

Цифра восемь, багрово-блеклая

На синем фоне с блесками луны,

Пятно – черная кошка

И чадящая лампа

С мигающим хитро зрачком

    Vien!

Р

Жребий твои судьба судеб

Начертала на алмазе

Остро отточенной мыслью,

Потому что ты есть!

V

Шелест. Тьма. Полумрак. Тень.

    Приди!

Свет. Зрачок. Улыбка.

    Я здесь!

Как я люблю разговаривать с красноперыми попугаями.

Женщина и змий

Грядущий

1. Во мраке света познаю себя. Познав взыду к горнилу света.

2. Вы видите небо, вы знаете вечность. Они вечны, ибо не существуют.

3. Где хозяин мой? Я его не вижу. Только сущность моя дает знать о нем.

4. Где то, к чему я стремился с начала мира. Где то, о чем я думаю тьмы веков.

5. Оно впереди на одном и том же пространстве, ибо это пространство – нуль.

6. Бойтесь головни моей, о слепотствующие!

7. Когда я уходил – меня преследовали, когда я учил – меня проклинали; что же вы пищите, когда я бью вас.

8. Рабы! восхвалите господина своего, им же живы есть.

9. Тонкое трепетание нежных лепестков, как похоже ты на грохот огромной машины.

10. В пространстве тьмы тем я найду отдохновение, а пока живи.

11. Я видел солнце, но я не видел Бога. Что же мерило высшего?

12. Кругом меня свет. Ослепительный свет. Где же та темная точка, на которой отдохнут мои глаза.

Вячеслав Третьяков

На войну

В суматохе вокзала сдерживаются матери.

Навзрыдно прощаются а тоске придушенной…

Они сейчас пойдут на паперти

И будут молиться о том, что разрушено.

Умерло небо в свечении вечера,

Совсем как у Тютчева…

«Милые, плакать действительно нечего!

Прощайте! Всего наилучшего!»

Шинель слезла с худого плечика, –

Лихорадит… Холодно…

– Разве он похож на разведчика, –

Голубь в канаве желобной!

«Мама не надо плакать,

А не то, не то, я сам…»

Слова врезаются как ножи в мякоть,

А над крышею звезды хаосом.

Поезд выкрикнул истерически,

Тормоза зашипели, зазвякали,

Брызнул откуда-то луч электрический,

И все безудержно заплакали.

А когда от поезда остался лишь запах,

И звезды гадали по черной скатерти, –

Под глазами появился синеватый бархат,

И тихо стонали паперти…

Ф. Чартов