Пьесы и радиопьесы - [135]
Пауза.
Посетитель(растерянно). Вы хотите сказать?..
Автор. То, что вы принимаете за тайну, давно уже известно всему свету.
Посетитель(вне себя). Это немыслимо! Я просмотрел все серьезные газеты и не нашел в них ни малейшего намека.
Автор. Истину можно теперь обнаружить только в желтых газетах, Фюрхтеготт Гофер. Они полны сообщений о моих убийствах. Неужели вы думаете, что люди стали бы с такой жадностью глотать мои романы, если бы не знали, что убийства, которые я описываю, совершил я сам?
Посетитель. Но, уважаемый ма…
Автор. Корбес.
Посетитель. Уважаемый господин Корбес… Ведь в таком случае вас давно бы уже посадили?
Автор (с недоумением). Почему?
Посетитель. Потому что вы не только убийца, вы — многократный убийца.
Автор. И что же? С точки зрения буржуазной морали нас всегда считали чудовищами. Вспомните Гёте, Бальзака, Бодлера, Верлена, Рембо, Эдгара Аллена По. Но дело не только в этом. Мир лишь поначалу ужасался, со временем же стал восхищаться нами именно потому, что мы чудовища. Мы подымались все выше и выше по социальной лестнице, и на нас стали смотреть как на высшие существа. Общество не только признало нас, оно стало превозносить наш образ жизни. Мы стали идеалом миллионов — люди, которые могут себе позволить все. Наше искусство — это всего лишь оправдание наших пороков и похождений. Неужели вы думаете, что я получил бы Нобелевскую премию за новеллу «Убийца и дитя», если бы я сам не был этим убийцей? Посмотрите на эти письма. Они валяются грудами по всей комнате. Дамы из высшего общества, жены богачей, прислуга наперебой добиваются, чтобы я стал их убийцей.
Посетитель. Нет, это какой-то сон.
Автор. Так проснитесь же наконец! В то, что писатель работает над языком и формой, верят только критики. Настоящая литература не занимается литературой, она должна удовлетворять вкусы публики. Она жаждет не новых форм, не языковых экспериментов, и меньше всего признания. Она жаждет жизни, обходящейся без надежд, потому что надежды больше нет. Она жаждет жизни, полной ярких ощущений, напряженности, приключений, которую в наш машинный век может дать только искусство. Литература стала лекарством, эрзацем жизни, уже невозможной. К сожалению, чтобы добыть это лекарство, писатели должны вести жизнь, которую они описывают и которая им со временем, особенно в известном возрасте, чертовски надоедает. Можете мне поверить!
В дверях появляется вторая молодая дама.
Вторая молодая дама. Максимилиан Фридрих!
Автор. Вон!
Вторая молодая дама исчезает.
Это американская кинозвезда. Когда я был молодым человеком, я упорно работал над стилем. Редакторы маленьких газет хлопали меня по плечу, и больше ни одна собака мною не интересовалась. И заслуженно. Я бросил писать и отправился в Персию на разведку нефти. Но и здесь мне не повезло. Мне не оставалось ничего другого, как описывать свою жизнь. Я думал — меня арестуют. Первый, кто меня поздравил и предложил значительную сумму, был шведский атташе. Любовные приключения с его женой были моим первым мировым успехом. Ну выпейте же виски, раз вы его так обожаете. (Наливает.)
Посетитель. Спасибо… Я… Я не знаю… Спасибо…
Автор. Как только я понял, чего от меня хотят, я стал удовлетворять спрос. Я описывал только свою собственную жизнь, бросил работать над стилем и стал писать как Бог на душу положит. И представьте, у меня вдруг оказался свой стиль! Я стал знаменит. Слава обязывала меня вести все более и более зверскую жизнь, потому что читатели хотели видеть меня во все более отвратительных ситуациях. Они хотели вместе со мной пережить все, что запретно. Так я стал многократным убийцей. И что бы потом ни случалось, все приносило мне успех. Мои книги конфисковывались. Ватикан их внес в список запрещенных книг. Тиражи возрастали. И вот являетесь вы со своим смехотворным разоблачением, что мои романы — сущая правда. Вам не удастся убедить ни один суд мира, потому что мир меня хочет видеть таким, какой я есть. Вас объявят сумасшедшим, как объявили сумасшедшими тех, кто уже пробовал меня разоблачать. Думаете, вы первый? Жаждущие мести матери, жены, мужья, сыновья — все уже не раз бросались к адвокатам. Но едва только они пытались начать процесс, как прокуроры, министры, даже главы государств выступали на мою защиту во имя искусства. Каждый, кто привлекал меня к суду, становился посмешищем. Вы идиот, Фюрхтеготт Гофер. Вы преступнейшим образом растранжирили свои сбережения. Не ждите, что я их вам возмещу. Ждите от меня совсем другого. Зовите на помощь!
Посетитель(со страхом). На помощь?
Автор. Мне нужен новый сюжет.
Посетитель. Новый сюжет?
Автор. Новый сюжет — это вы!
Посетитель. Что вы хотите этим сказать?
Автор. Сейчас самое время засесть за работу.
Посетитель(в ужасе). Почему вы вдруг вытащили револьвер?
Автор. Все еще не понимаете?
Посетитель. Я ухожу, ухожу.
Автор. Я вытащил револьвер не для того, чтобы вы ушли, а для того, чтобы вы умерли.
Посетитель. Клянусь всем святым, что я немедленно покину Изельхеебад и вернусь в Эннетвиль.
Автор. Вы подарили мне сюжет радиопьесы, и вы должны умереть. Я пишу только то, что со мной случается, ибо у меня нет никакого воображения. Я могу писать только о том, что пережил сам. С моей помощью вы войдете в мировую литературу, Фюрхтеготт Гофер. Миллионы людей вас увидят таким, каким вы сейчас стоите передо мной, трясясь от страха, с выпученными глазами и перекошенным ртом, повергнутый в пропасть отчаяния. Какая перепуганная бухгалтерская рожа, вы чувствуете, как правда сдирает с вас кожу.
