Пестрая лента - [12]

Вот и теперь, когда он вызвал на допрос Пучкову, та поняла — о ней знают все, надо раскрываться.

— Да, взяли мы великий грех на душу. Не виновата Аза. Оговорили мы ее. Мы со Шляговой давние враги. Да и потом… что там кривить — думали, меньше дадут.

«Обдумывая человеческие поступки, я всегда начинал не с того, чтобы смеяться, скорбеть или отрицать, а с того, чтобы понять» — так говорил Спиноза. Следователь, беря в руки дело, видимо, должен поступать именно так. Да, его долг изобличить преступника. Преступника! А не человека, который сел перед его столом, ибо человек этот может оказаться и невиновным, или не в том виновным, в чем его подозревают, или не в такой степени. Для такого непредвзятого взгляда нужно, я бы сказал, известное профессиональное мужество. Поэтому что подозрение, версия преступления, арест уже легли клеймом на человека, которого привел конвой. И все видят это клеймо, оно подтверждено многими данными, давшими основание подозревать и даже арестовать. А следователь не имеет права видеть каиновой печати.. Это бывает нелегко, ибо предвзятость сколь нетерпимое, столь же и сильное чувство…

Все, о чем я рассказал, осталось за бортом корабля правосудия. Дело было самое заурядное, скучное.

Следователь сделал свое доброе, справедливое дело и ушел в тень. Он не участвует в отправлении правосудия. Он не карает и не милует. Он разоблачает ложь и ищет правду.

История 3, в которой утверждается, что поражение иногда оборачивается победой

Когда мы с Порфирием Зетовым разговариваем на криминальные темы (а на другие мы с ним и не разговариваем), я ловлю себя на мысли: судьба мудро распорядилась, пустив моего друга по сантехнической части. Если бы, не дай бог, он стал детективом, он бы переловил столько же правых, сколько виновных.

Моему другу (увы, не только ему!) раскрытие преступлений представляется по детективному кино: что бы там ни происходило, а в конце злоумышленника обязательно поймают. Попутно, «для интересу», заподозрят десяток-другой посторонних граждан, нескольких арестуют, а потом, конечно, выйдут на того, кому автор предназначил быть изловленным.

Реальный розыск куда сложнее. Самый проницательный сыщик, допустим, убедится, что имярек есть искомое лицо. Но под убеждение прокурор не даст санкцию на арест — нужны улики. Масса доказательств как будто бы изобличает преступника, не хватает чепухи какой-нибудь, — прокурор не утвердит обвинительного заключения.

— Да, все эти процессуальные нормы, — изрек однажды мой друг, — только мешают.

— Плохому танцору и штаны мешают, — ответил я, чем вызвал бурю негодований.

— Как же так? Вы сбрасываете со счетов дедуктивный метод. Можно ли, имея на руках кучу логических доказательств, копаться еще в разных фактических деталях? Эдак преступника проворонишь. Разве после ареста нельзя добрать недостающее?

— А если «добирать» относительно действительно невиновного? Ему каково?

— Выходит, можно оставить преступление нераскрытым?

Я уже имел повод сказать, что мой друг задает столько вопросов, что и сонм мудрецов не ответит. Спор этот — лишнее тому подтверждение. Но вопрос-то далеко не праздный! А главное, на него невозможно ответить.

Нельзя оставить нераскрытым преступление.

Нельзя обвинить невиновного.

Помните, мы уже говорили, что нет преступления без следов. К этому утверждению мы еще будем возвращаться, ибо оно в принципе справедливо. Но создаются иногда такие положения, что и вполне квалифицированный розыск заходит в тупик. И вот тут от следователя требуется высокое понимание своего долга, отточенное нравственное чувство — без этого легко соскользнуть на путь беззакония: искать улики там, где их нет, возводить обвинение на того, кто не виноват.

— Значит, — упорствовал мой друг, — оставить преступление нераскрытым.

Что сказать? Всяко бывает. И еще неизвестно, где тут поражение, а где победа.

Инспектор уголовного розыска Эдуард Агавелян, насколько я составил о нем представление, относится к тем работникам милиции, которые трезво смотрят на вещи. Поэтому он и не постеснялся рассказать о своих неудачах. Ведь и они, в конечном счете, привели его к истинному мастерству, выработали высокий профессионализм, привили чувство безусловного уважения закона. Все-таки мы начали наш первый разговор не с победы. И у меня так и вертится вопрос: почему?

— А вы уверены, что Каин убил Авеля? — спросил меня мой собеседник, когда мы заговорили о раскрытии преступлений.

— Ну… разумеется, — ответил я не задумываясь.

— А почему? — Агавелян посмотрел мне прямо в глаза.

— Ну… Это же все знают. Кто же еще? Как известно, Адам и Ева при этом даже не присутствовали. А других людей вообще не было.

— Вот именно. Где же тогда доказательства? Согласитесь: «все знают», «как известно» — не лучшие из аргументов. Если бы мне пришлось вести следствие по этому делу, скорее всего я бы положил фотографию Каина вот сюда, — Эдуард Агавелян показал на тощую стопку фотографий в своем блокноте, — хотя, признаться, я тоже верю, что Авеля убил Каин.

В другой, куда более полной пачке фотоснимков заключаются, очевидно, самые интересные детективные истории. Меньшая часть блокнота — это беспощадное свидетельство неудач. Обычно этим не хвастают, во всяком случае, не стремятся привлечь к ним внимание корреспондента. Но Эдуард не стесняется. Он поднимает завесу над своими поражениями. И в некоторых поражениях я вижу в известном смысле большую победу, чем даже выигрыш в схватке с преступником…