Пестрая компания - [27]

Петерсон, когда вошел в кабинет, весь расплылся в широкой улыбке и в этот момент напоминал счастливого школьника, которого только что перевели в основной состав футбольной команды. Этот высокий, грузный молодой человек обладал особой манерой говорить — быстро, скоропалительно, возбужденно.

— Рад видеть вас, Гарбрехт! — любезно встретил он его. — Боялся, что не застану вас. Весь субботний вечер у меня хлопот полон рот — сам разносил написанные мной приказы по всему учреждению, упаковывал вещи, прощался…

— Прощались? — недоуменно переспросил Гарбрехт, чувствуя, как его пробивает мелкая дрожь страха. — Куда же вы едете?

— Домой! — Петерсон, выдвинув из стола три ящика, стал быстро их опорожнять; вскоре на столе перед ним образовалась внушительная куча документов. — Домой, в Соединенные Штаты Америки!

— Но мне казалось, что вы решили остаться. Вы говорили, что приезжает жена и…

— Знаю, знаю… — Петерсон не задумываясь выбросил в мусорную корзину целую пачку отпечатанных на мимеографе1 бумаг. — Я передумал. — На секунду оторвавшись от ящиков, он спокойно посмотрел на Гарбрехта. — Они не приедут. Не хочу, чтобы мой ребенок рос и воспитывался в Европе. Так я решил.

Он тяжело опустился на стул, глядя поверх головы на лепные украшения на потолке.

— Честно говоря, надоело ошиваться по Европам. Вначале думал, что здесь я могу сделать много полезного. Ну а теперь… — он пожал плечами, — нужно заняться чем-то другим. Лучше уехать в Америку и там как следует разобраться во всем, прочистить себе мозги. На войне — куда проще. Там ты знаешь, что перед тобой противник, и тебе известно, где именно он в данную минуту находится. А теперь…

Петерсон снова пожал плечами, помолчал.

— Может, я слишком глуп для такой работы. Или слишком многого от нее ожидаю. Здесь я уже год, а все вокруг, мне кажется, становится хуже. Будто скользишь вниз по ледяной горке. Скользишь медленно, порой даже незаметно для самого себя… но все время вниз. Может быть, Германия всегда производила такое впечатление. Может, именно поэтому здесь так много самоубийств. Я хочу уехать отсюда, чтобы, не дай Бог, не проснуться однажды утром и не сказать себе: «Но ведь у них верная идея!»

Вдруг он встал, его тяжелые армейские ботинки громко, по-командирски стукнулись о пол.

— Пойдемте! Хочу представить вас майору Добелмейеру. Он меня здесь заменит.

Петерсон открыл перед Гарбрехтом дверь кабинета, и они вошли в приемную, где четыре девушки в военной форме стучали за столами на пишущих машинках. Петерсон шел впереди.

— Кажется, армия Соединенных Штатов намерена отныне получать от вас, Гарбрехт, отдачу, равную затрачиваемому на вас денежному содержанию, — говорил Петерсон на ходу, не поворачиваясь к собеседнику. — Добелмейер — это вам другого поля ягода, он совсем не похож на мягкого, простого в общении молодого капитана Петерсона.

Гарбрехт смотрел Петерсону прямо в затылок. «Выходит, — хладнокровно думал он, — ему не удалось до конца его одурачить. Может, и хорошо, что он уезжает».

Но стоило Петерсону открыть двери одного из кабинетов в холле и войти туда — одного взгляда на фигуру майора, на его тяжелое, мрачное, подозрительное лицо Гарбрехту оказалось достаточно, чтобы сразу признать: он не прав — уж лучше пусть остается Петерсон!

Петерсон его представил.

— Садитесь, — пригласил майор басом на довольно гладком немецком.

Петерсон, сказав на прощание: «Ну, желаю удачи, мне пора идти», вышел.

Майор долго, внимательно читал разложенные перед ним на столе бумаги. «По-моему, слишком долго!» — решил Гарбрехт. Вновь ощутил, как нарастает напряженность во всех мышцах, как там, в комнате Сидорфа. Да, дела идут все хуже, положение его все сильнее запутывается.

— Гарбрехт, — наконец произнес майор не поднимая головы, — я читал ваши донесения.

Больше он ничего не сказал, снова углубившись в медленное, тщательное изучение бумаг; прикрыл глаза руками, еще ниже склонил голову, и под подбородком у него образовалась большая жирная складка.

— Так что? — Гарбрехт взял на себя инициативу, так как был уже не в силах выносить этого томительного подозрительного молчания.

Добелмейер еще немного помолчал; наконец заговорил снова:

— За все любой даст вам не больше десяти марок. Думаю, правительству Соединенных Штатов следует привлечь вас к суду за получение денег обманным путем.

— Мне очень жаль, — засуетился Гарбрехт, — но мне казалось, это как раз то, что вам нужно, и я…

— Не нужно мне лгать! — оборвал майор и, подняв все же голову, своими рыбьими глазами уставился на него.

— Дорогой майор… — начал было Гарбрехт.

— Замолчите, — спокойно приказал майор. — Мы здесь сейчас заняты созданием нового режима. Для этого вы должны давать нам нужные сведения. Тогда все будет в порядке. Если вы сделать этого не в состоянии, ищите себе другую работу. Надеюсь, теперь вам ясна позиция нас обоих?

— Да, сэр, — торопливо откликнулся Гарбрехт.

— Не мне учить вас вашему бизнесу сейчас — уже поздно. Существует только один способ, когда проведенная операция окупает себя; есть только одно правило, которому нужно всегда строго следовать. Все наши тайные агенты должны действовать так, как будто народ, за которым они шпионят, является активно действующим врагом Соединенных Штатов, как будто между нами началась война. В противном случае собираемая вами информация не имеет никакого смысла и осязаемой ценности, она бесцельна. Когда вы приносите мне информацию, это должна быть достоверная информация о врагах, которые ищут в нашей обороне слабые места, создают различные склады вооружения, сосредоточивают свои войска, вооруженные силы в специальных отведенных для этой цели местах, повсюду ищут удобные поля, где прогремят решающие сражения. Меня не интересуют собранные на скорую руку сплетни. Мне необходимы сведения о диспозиции вражеских сил и четкие указания на агрессивные намерения в отношении нас, американцев. Ясно?