Песок и золото - [30]

— А еще, — вспомнил Гортов. — Вчера ты сказал: «Это все». Вернее, «Все... это все...». Что это значит?

— А, ну с «Русью» все, понятное дело. Лавочка закрывается, — Шеремет шумно вздохнул в трубку. — Но ничего, скоро чего-нибудь подвернется, не суетись. Ты пока здесь досиживай.

— Но почему? А рост, а перспективы? О чем ты мне говорил месяц назад? Случилось-то что?

— А ты подумай, — с легким раздражением проговорил Шеремет. — Тут и объяснять нечего.

— Но ведь все спокойно работают, и не знают, и никаких даже слухов нет.

— И не будет. А потом в один день придешь на работу, а на твоем месте уже сидят какие-нибудь продавцы мебели и смотрят на тебя как на дурака.

Он посопел в трубку и сказал после короткой паузы:

— Сам поймешь, когда придет время, — и повторил свое «не суетись» еще раз.

* * *

Он возвращался в барак, а снег валил навстречу роскошными ватными хлопьями, словно это была не русская преждевременная зима, а голливудский Крисмас. Тревожных предчувствий не было, но вот дверь была нараспашку, и шкаф открыт, с вытряхнутыми вещами, словно распотрошенный. Софьи нет, и пропал Пьер, только листы инвентаря валяются на полу, с отпечатками обуви. Гортов услышал, как за стеной звонили: «дзянь-дзянь-дзянь». «Со-не-чка. Андре-ей!», — звала соседка.

Гортов закрыл за собой дверь и сбежал по лестнице. Он пошел к Славянскому дому, сам не зная зачем, но быстрым, уверенным шагом. Чем тверже печатался шаг, тем тревожнее было Гортову. Он снова вспомнил Порошина, он вспомнил Чеклинина, и его лоб, и тот страшный удар, и девочку, которая пропала. А что, если пропадет Пьер? Тьфу! И почему именно Пьер? Свиньи никто не хватится, и ее не так жаль, хотя Гортов и прикипел к ней... Но если Софья?

Гортову приходили трусливые мысли в голову: он думал, что, если Софья пропала, то теперь зад старушки теперь предстоит вытирать ему. И кормить ее, и слушать ее истории о мнимых встречах с классиками.

Бесшумная бричка сбоку обогнала его. «Садись, Андрюша», — позвал его мягкий высокий голос. Чеклинин улыбался ему. Гортов не успел испугаться Чеклинина, как уже сел. Бричка поехала в сторону леса.

— Софья... — сказал Чеклинин с улыбкой и проговорил после долгой паузы. — Откуда она? Ты давно ее знаешь?

Гортов сказал.

— Сочная баба, — сказал Чеклинин. — Вкус у тебя хороший.

— С ней все в порядке? — спросил Гортов.

Чеклинин опять улыбнулся. Бричка вздрогнула на ухабе, и Гортов чуть не прикусил язык. По бортам зашелестели сырые ветки.

— А меня-то что спрашивать? Не сторож я Софье твоей, — сказал с он с несвойственной для себя веселостью. — Ты лучше о своих перспективах думай, а не о бабах. Телефоны вон, на каждом шагу теряешь. Собранней будь.

Гортов подумал, стоит ли спросить о сегодняшнем разгроме кельи, но вместо того заговорил о Шеремете.

— Шеремет — алкоголик, — перебил его Чеклинин и, подавшись к ямщику, сказал. — Останови тут.

Они вышли у стройки, примкнувшей к лесу. Тоненькие березки дрожали вокруг. Гортов слышал хруст веток и ритмичный крики — кто-то кричал то ли «Хой», то ли «Гой».

— Вон там, видишь? — Чеклинин ткнул пальцем в сторону леса, и Гортов увидел, как между стволов мелькают бритые головы. Чернорубашечники носились и прыгали на лужайке, без шапок, злые и красноухие. Разбившись на пары, чернорубашечники дрались. Отдельная группа нарезала круги вокруг опушки. В возбужденном воздухе были слышны мат и хрип.

— Русские пробежки, слыхал? — ухмыльнулся Чеклинин, вдруг сильно и остро ткнув Гортова вбок. Гортов спокойно подумал, что теперь у него, должно быть, ребро сломалось, но он даже не проверил его рукой.

— Готовятся... — довольно заметил Чеклинин

— К чему?

— Ко всему, — сделавшись строгим, ответил Чеклинин и продолжил затем после долгой паузы. — Это русские парни, браток, они просто так не отступятся.

— От чего? — Гортов все же потер ушиб.

— Ни от чего, — снова хмурясь, ответил Чеклинин в тон. — Ты, Гортов, понять должен — конъюнктура меняется, а Русь — навсегда. Две тысячи лет простояла, и еще две простоит, а вы все, молодые, думаете, как насекомые — часами, днями, минутами...

Гортов заметил, что совсем рядом, привалившись к пеньку, на холодной земле лежал человек, непонятно, живой или мертвый.

— В лице у тебя, Гортов, есть что-то незрелое, — Чеклинин сощурился, изучая его антропометрические черты, словно на глаз измеряя череп. Но потом отвернулся резко, достал сигареты «Союз-Аполлон». — Если ты с нами, Гортов, то это всерьез. Это навсегда, Гортов. Я в тебя верю, хоть ты мне не показался сначала. Перспективы у нас отличные. Запомни, Каменной слободе быть, и никому до нас не добраться.

Чеклинин закурил и сразу выплюнул сигарету. Достал новую.

— В общем, подумай, с кем ты, с этим вертлявым пидором Шереметом, или за нас. И бабу свою береги. Сочная она, сочная, — он облизнул жирные губы, цепляя сигарету к одной из губ.

— Сочная, — согласился Гортов с тоской. Человек у пенька пошевелился — значит, не умер. Чернорубашечники снова кричали: «Гой! Гой!».

* * *

Когда Гортов вернулся, Софья уже была дома. Все было убрано, и, вертя попой, она, как ни в чем не бывало, мыла полы.

— Все в порядке? — спросил Гортов.