Песочные часы - [47]

— Я рискую остаться кривобоким! — завопил он и потянул за руку Иоганну, которая оказалась поближе.

— Ну нет, я, пожалуй, раздавлю вас! — Ганхен, смеясь, вырвала свою руку и положила ее мне на плечо. Я теснее прижал ее к себе, и так как в таком положении разговаривать было затруднительно, то мы продолжали свой путь молча, а то, что мы вместе смотрели в открытое окно и видели одно и то же, сближало нас больше слов.

Когда все высыпали на перрон в Вердере, оказалось, что нас так много, как бы маленький городок не треснул по швам от такого нашествия! Но удивительно быстро толпа растворилась в улочках, правильнее сказать, в аллеях, потому что городок представлял собой на всем своем протяжении огромный яблоневый сад.

Можно было легко вообразить, какая бело-розовая буря бушевала здесь в пору цветения, и все же мне подумалось, что именно сейчас Вердер особенно хорош.

Какой-то покой, словно выполнены предначертания природы, завершен круг созидания, лежал на всем облике городка, и он был как поле, уставленное снопами, как человек, закончивший работу, сложивший руки и с достоинством отступивший в тень.

«Сладок будет отдых на снопах тяжелых», — прозвучало во мне с обостренной необычностью, потому что я давно уже не думал по-русски.

Сюда приезжали с раннего утра, все кафе были полны, в каждом дворе под яблонями стояли столы для гостей, и хозяева не уставали таскать из погреба кувшины с молодым вином и разливать его по пузатым кружкам. Но веселье еще не разгорелось, оно как бы набирало силу в негромком гомоне, в настройке оркестров, велосипедных звонках и шуршании автомобильных шин.

Мы с Ганхен свернули с дороги и углубились в такую узенькую улочку, что ветки яблонь сплетались над головами. Тот аромат, который чудился нам еще чуть ли не на вокзале в Берлине и смутно ощущался на подступах к Вердеру, сейчас окутывал нас душным, пряным яблочным облаком.

— Давай выбирать местечко для завтрака. Хочешь на воде? — предложил я: перед нами лежало небольшое круглое озеро. На берегу и на поплавках на воде расположились кафе. Каждое из них, даже на первый взгляд, имело свое лицо, свой «шпециалитет». Из одного тянуло густым запахом жаренного в ореховой подливке гуся; другое уже издали отличалось пестрыми зонтиками над столами; в третьем привлекали беседки из штакетин, увитых хмелем. Под открытым небом, среди яблоневого сада, они создавали впечатление праздника, изобилия.

Трудно было себе представить, что давно уже существуют продуктовые карточки, талоны на мясо, жиры и даже моющие средства!

На каждом углу продавали всякую мелкую всячину, в различных вариантах здесь фигурировала эмблема Вердера — яблочная ветвь, а более всего имели успех бутылки яблочного вина всяких форм и емкостей, которые продавались в пестрых сетках с длинными петлями. Петли надевались на шею или через плечо, и некоторые любители уже щеголяли в ожерельях из разномастных бутылок в пестрых сетках.

Иоганна просто излучала радость. Нет, то выражение печальной сосредоточенности, которое привлекло меня с первой встречи, оно не исчезло бесследно, но затаилось где-то глубоко. А разве со мной не происходило то же самое? Разве я тоже не был вечно и печально сосредоточен где-то в глубине своего существа? И все же я радовался этому дню так же, как Иоганна.

И я не решался спросить, бывала ли она здесь прежде, словно мог этим вопросом вернуть ее к воспоминаниям о чем-то, что она не хотела вспоминать и что, может быть, положило на нее тень, которую это утро с его звонкостью и яркостью стерло с ее лица.

Мы остановились, прикидывая, куда направиться. Ганхен потянула меня за рукав… По берегу вилась желтенькая песчаная дорожка, а над ней легкомысленно покачивалась на ветке подвешенная на шнурках картонка с не менее легкомысленным приглашением: «Посетите кафе „Лепесток“!» И под этим поэтическим названием — в высшей степени реалистическое: «Никакого винного принуждения!» — что означало: не обязательно заказывать вино — и, следовательно, намного сокращало расходы. Указательный палец старательно нарисованной женской руки в черной перчатке показывал направление.

«Лепесток» вполне оправдывал свое название: кафе устроилось на небольшом плоту, держащемся на тросах столь эфемерно, что казалось, мы вот-вот отцепимся и уплывем, впрочем не бог знает в какую даль, потому что озеро было невелико, а берега густо населены посетителями других заведений.

«Лепесток» содрогался. Тросы скрипели, бревенчатый пол уходил из-под ног, ножки столиков держались железными креплениями плота.

— Ах, какая прелесть! — закричала Иоганна.

Я не имел ничего против. Тем более что мы сразу нашли два места за столиком, где уже сидела молодая дама с ребенком. На мой вопрос она охотно ответила, что да, конечно, мы можем здесь расположиться. Она добавила, что нас обслуживает девушка, а это, извините, как-то приятнее, согласитесь, девушки всегда опрятнее… Мы готовы были согласиться с чем угодно, потому что аппетит у нас разыгрался еще в поезде.

Дама была молода и оживленна, а девочка — премиленькая. Обе они так гармонировали с солнечным пейзажем, со светлым озером, по которому плыли желтые и красные листья и отражения белых перистых облаков. А вода плескалась совсем рядом, и плот дрожал, и скрипел трос, и где-то цепь терлась о причальную тумбу и легонько звенела, и все эти звуки, вроде бы и негромкие, отдавались четко и гулко, как в раковине, а две молоденькие кельнерши в матросских блузках бегали по бревнам с такой сноровкой, словно бывалые морячки.