Песочные часы - [67]

CXVIII. Я знаю эту легенду. Она относится, кажется, к первому тысячелетию до нашей эры и в разных версиях известна во всем круге буддийской культуры. Это азиатский вариант Апокалипсиса. Грехи людей никогда не уравновешиваются суммой добрых дел, самоотречения и любви. Наш дебет беспрерывно растет и в конце концов когда-нибудь разрушит естественный баланс Вселенной. Тогда из всех пещер, земных отверстий, рек и болот выползут миллионы змей и крокодилов, хищные черепахи, неизвестные чудища вроде драконов, огненные ящерицы длиною в тысячу локтей. И постепенно пожрут всех людей, живущих на Земле, дабы воцарилась полная гармония тишины и небытия. Во всех европейских мифологиях конец света наступает внезапно, в огне катастрофы, в водах потопа, при разверзшихся небесах. В Азии он должен произойти постепенно, в рассрочку, с хрустом ломающихся костей, в спазмах боли, в полном сознании тех, кто ждет своей змеи или своего крокодила.

CXIX. Мы возвращались из Прейвенга другой дорогой, вдоль берега Меконга. В сорока пяти километрах на юг от Прейвенга я увидел первые (и единственные) следы тяжелых боев, которые происходили около пяти недель назад. Здесь разыгралась, вероятно, короткая, но ожесточенная схватка во время переправы через Меконг. Небольшой поселок был буквально разнесен в щепки тяжелыми снарядами, на отвесном берегу виднелись одна около другой воронки от снарядов, деревья поблескивали осмоленными обрубками стволов. Густой вал прибрежной растительности был вытереблен и перепахан на каждом квадратном метре. Быть может, здесь есть брод или удобная отмель, потому что через поселок проходила неплохая дорога, которая обрывалась в Меконге. На ней стояли четыре разбитых американских транспортера типа М-113. Из-под густого слоя краски еще просвечивали белые звезды. Тактических номеров никто и не собирался закрашивать.

Трудно сказать, какая армия потеряла эти транспортеры и кем были погибшие в них солдаты. Транспортеры были расставлены так, что могли двинуться в разных направлениях, я не мог определить, собирались ли они переправиться на западный берег или, наоборот, защищали переправу с востока. На броне нет никаких дополнительных опознавательных знаков; внутри не осталось никаких следов, по которым можно было бы установить хоть какую-нибудь существенную подробность.

На поле боя царила полная тишина. Бесшумно катилась река. Пели птицы. Эта земля чужим ничего не скажет.

СХХ. Только переехали вьетнамскую границу, как голова ехавшего в нашей машине командира охраны свесилась набок, словно ее пригнуло ветром. Этот человек спал еще меньше, чем мы.

Мы звали его Даном. Он был подвижен, любил шутки, не пьянел, бывал заразительно весел. Его внимательные карие глаза видели все, всегда и везде. Дан уже успел привыкнуть к необычному образу жизни европейских товарищей, которыми ему часто приходилось заниматься. Он не смущал нас своей аскетической суровостью и молчаливым, но явным осуждением, которое мы часто ощущали у других. Но он ни разу не сел с нами за стол, как и остальные бойцы охраны, как и переводчики. Их порции были втрое меньше наших и не могли превышать строго установленного максимума пищевого рациона для лиц, выезжающих по служебным делам.

Я посмотрел на его мундир из тиковой ткани, дешевые сандалии на босых ногах, сбившийся во сне пояс с пистолетом. Какие личные мотивы могли воодушевлять этого парня? Что он усвоил и что запомнил на многочисленных, надо полагать, весьма многочисленных занятиях и лекциях? Вряд ли он когда-нибудь мог слышать о споре Маркса и Лассаля, о Вере Засулич и Плеханове, о Бернштейне и Троцком. А если бы и слышал, причины этих споров, конфликтов и расколов оказались бы для него, наверное, полной, стопроцентной абстракцией, тогда как для меня это вопросы по-прежнему в какой-то степени актуальные или, во всяком случае, реально соотносящиеся с современностью.

Неужели мы оба принадлежим к одному и тому же великому движению, которое так сильно изменило мир, а началось когда-то под нежным солнцем Рейнской области, в кругу бородатых, знающих латынь и греческий питомцев Геттингенского и Гейдельбергского университетов? Может быть, меня и Дана связывают друг с другом лишь некоторые, наиболее общие лозунги, а все остальное. — это плод чисто индивидуального социального опыта, классового инстинкта, принадлежности к разным культурам и сугубо специфических представлений? Дан был наверняка человеком из тех, на кого можно положиться — на поле боя, в тюрьме, в огне самых тяжелых испытаний; такие люди сразу узнаются. Они не склонны к болтовне или причитаниям, занимаются тем, что им поручено, и не скрывают, что действие для них основное мерило смысла вещей. Я думаю, что этот парень, бедно одетый, вечно не высыпающийся, худой как щепка и быстрый как искра, должен ощущать удовлетворенность своей жизнью, примерно такой же интенсивной и в такой же степени лишенной сомнений, как и та, что выпала на мою долю двадцать пять лет назад.

Я люблю иногда сидеть на больших западных аэродромах и смотреть на красивых, спортивного вида мужчин, которые везут на уикенд своих милых, ухоженных девушек, обласканных солнцем, вспоенных фруктовыми соками. Это и впрямь прекрасная порода, мутации в удачном варианте. Мужчины превосходно водят мощные и быстрые автомашины, плавают, как дельфины, зимой спускаются на лыжах с гор ошеломительным слаломом, что ни день испытывают себя в трудных состязаниях, имеют чувство юмора. Потом они строят дома, сажают деревья, искусно подстригают газоны. Нельзя ими не восхищаться. Они дали миру чудесные машины, самолеты, телевидение, удобные дома, чистые клозеты, укротили атом, осуществили экспедицию на Луну. Кто такой по сравнению с ними этот усталый босоногий парень с лицом, на котором почти не видать следов растительности? Кто из них по-настоящему может сказать, что выдержал испытание, через которое подобает пройти мужчине, чтобы не питать презрения и брезгливости по отношению к самому себе?