Песня - [14]

Тут требуется, конечно, вмешательство умного режиссера, который направит, посоветует, поможет снять сомнения. Ну а когда таковой отсутствует, исполнитель, мечтающий только об одном — нащупать «жилу популярности», — сплошь и рядом сбивается с правильного пути.

Ни один артист, надо полагать, не хочет сознательно выглядеть со сцены пошло, значит, все дело в недостатке исполнительской культуры, в отсутствии художественного вкуса. Они-то и определяют водораздел между мастерством и незрелостью. Пример незрелости — история с пресловутым пиджаком. А пример мастерства — то, как выходит на сцену к роялю с синим платочком в руках Клавдия Ивановна Шульженко. Неся его как знамя, как негаснущее воспоминание о войне, она с трогательной нежностью прижимает к щеке этот платочек — память о любимом человеке; имитирует пулеметчика, который «строчит за синий платочек, что был на плечах дорогих». Так эта трехминутная песня, пропущенная через сердце думающего художника, становится ярким моноспектаклем, который поражает глубоким вокальным образом и точно выверенным жестом.

Выдающаяся французская певица Эдит Пиаф как-то сказала: «Думаете, у нас нет тысяч способных исполнителей? Но в песне нужна Личность!»

Клавдия Ивановна Шульженко — именно такая Личность. Неповторимая индивидуальность, настоящее явление в нашем искусстве.

Людям дороги артисты их юности. Они как добрые спутники жизни, с которыми можно поделиться своими радостями и печалями. «Записка», «Руки», «Старые письма», «Дядя Ваня», «Голубка» — под эти песни дружили, влюблялись, танцевали, расставались.

В сорок первом певица добровольно осталась среди защитников Ленинграда. Ее гражданский и артистический подвиг отмечен боевым орденом Красной Звезды. А все многолетнее творчество посвящено утверждению современного советского репертуара на нашей эстраде.

Я многому училась у Клавдии Ивановны: и ее непреклонной верности избранным художественным взглядам, и гражданственности, и исключительно серьезному отношению к работе, к самому выходу на сцену.

Сменились поколения зрителей, а популярность Клавдии Ивановны Шульженко не гаснет, как не гаснет огонь любви в песнях этой замечательной актрисы…

«Талант должен быть эстетичен, — говорил Станиславский, — то есть чуток к художественной красоте. Художественно то, что облагораживает и возвышает самого актера и присутствующих при его творчестве зрителей. Напротив: все, что потакает мелким чувствам человека или его похоти — нехудожественно».

Нельзя петь о чем угодно и обо всем. Я не понимаю таких исполнителей — самодеятельных или профессиональных, — которые бездумно берут что под руку попадется.

Вот прозвучал известный «шлягерный» номер, затем песенка из репертуара Эдиты Пьехи, потом — русская народная. А следующая — гостья из-за границы…

Так и хочется спросить у певца: что же больше всего тебя волнует в жизни? О чем размышляешь в песне? Что хочешь сказать зрителю?

Конечно, к определению своей главной темы приходишь не сразу, да и нельзя трактовать это понятие узко, однопланово.

Попробую рассказать, как шла я к своей основной теме, на примере одной из лучших песен моего репертуара — «Матушка, что во поле пыльно».

У этой песни давняя и прекрасная судьба. Ее любил Пушкин, и, по преданию, ему пела ее цыганка перед женитьбой на Наталье Гончаровой. В песне есть какое-то волшебство, которое захватывает с первых же слов:

Матушка, матушка! Что во поле пыльно?

Сударыня-матушка! Что во поле пыльно?

«Матушка, что во поле пыльно» — рассказ о судьбе русской женщины. По форме это — диалог матери с дочерью, очень эмоциональный и острый. Фактически это — драматическая песенная новелла, требующая глубокого осмысления логики развития образа.

Во всем этом я разобралась несколько лет спустя после первого исполнения еще в хоре радио. Тогда я записала песню на пластинку в более или менее традиционном камерном ключе, спокойно и сдержанно выпевая «партии» матери и дочери.

Шли годы, и с ними появлялась неудовлетворенность первым прочтением песни, в которой заложено действительно очень многое. Мне хотелось вскрыть присущий ей драматизм. Дать более дифференцированную характеристику действующих лиц средствами вокала.

Отправным в этом поиске стало для меня высказывание Глинки о том, что решение музыкального образа связано не с мелодией (элементы лирики, повествования), а со средствами гармонизации, ибо гармония — это уже драматизация.

Я прослушала, наверное, все существовавшие до меня записи этой песни — исполнение Ирмы Петровны Яунзем, Надежды Андреевны Обуховой, Марии Петровны Максаковой и других. Естественно, что каждая из них давала свое толкование «Матушки». Я же пыталась петь по-своему. Стараясь глубже вникнуть в песенную ткань, я по многу раз выписывала диалогические строчки, представляла себя по очереди то в роли матери, то дочери.

Для меня мать в этой песне — мачеха, воплощение зла и коварства. Загубить юную жизнь, обманом запродать в чужую семью, родительской волею заставить подчиниться… Эмоциональный акцент на первом слоге обращения «Матушка!» — это трагический крик души, полной отчаяния, еще не до конца осознавшей предательство матери, в сущности безжалостной и вероломной мачехи.