Песня волка - [30]

Кацуко сидела очень тихо и наблюдала за ним. Через несколько секунд Дэйн сказал:

— Это было прекрасно. Она, встав, отвесила ему короткий, отрепетированный поклон.

— Вам спасибо, Дэйн-сан.

Пройдя в другую комнату, они взглянули друг на друга. Она принялась стягивать кимоно. Но делала это как-то робко. Надо же, какая робкая шлюха, подумал Дэйн.

Он увидел маленькие грудки и выступающие под прямым углом соски, затем тело, чересчур мягкое и полноватое. Волосы на лобке были жесткие, черные, а ноги — короче, чем он ожидал. Стоя перед ней, Дэйн понял, что самой поразительной чертой в ее облике были варикозные вены вокруг лодыжек, а теперь еще и морщины врезались в лицо так, что их было не убрать никаким приглушенным светом. Ей было вдвое больше лет, чем ему.

Сейчас он заметил кое-что еще. Женщина смотрела на него с неловкостью, близкой к страху. Она боялась, и на мгновение он неправильно понял ситуацию и едва не протянул руку за своей одеждой. Затем до Дэйна дошло, что она боится, что не понравится ему, что он не возьмет ее и она останется без денег. Ей хотелось, чтобы он ее хотел — ради нее самой.

Дэйн нагнулся и снял трусики, и Кацуко тут же оказалась рядом с ним. Обеими руками она взяла его пенис, а затем моментально нагнулась и взяла его в рот. Дэйн почувствовал, как начинает разбухать его плоть. Тогда женщина отпрянула, кинулась к вороху лежащих на полу одеял и откинула их. Он скользнул рядом с ней, и Кацуко моментально оказалась на нем, и он вошел в нее. Он ощущал се запах, совершенно не похожий на запах белых людей, но не почувствовал отвращения. Она двигалась, словно оглаживая его тело своим, и Дэйн чувствовал потрясающие ощущения, словно самое его существо оказалось в каком-то чувственном потоке, и этот поток струится и внутри, и снаружи. Женщина развернулась, и в последний раз увидев ее лицо, он почувствовал, как она скользит вниз и находит губами его член, а затем, повернувшись, снова насаживается на него, почувствовал массу ее волос, ее медленный, но постепенно убыстряющийся ритм, как она приноравливается к его движению, ощущая бьющийся в нем пульс. Дэйн услышал, как она вскрикнула, но был слишком погружен в пучину, чтобы обращать на это внимание, и тут же почувствовал, как огромная, приливная волна освобождения поднимает его с пола.

Она лежала на нем, и Дэйн опустил подбородок, чтобы взглянуть на ее макушку и вытянувшееся тело: она все еще держала его — ноги плотно сжаты, не выпускают его основную часть. Он закрыл глаза и не стал двигаться. Наконец женщина отпустила его и сползла с мужского тела. Дэйн услышал, как она шлепает куда-то, а затем возвращается. Почуял запах надушенного полотенца и почувствовал тепло, когда она принялась вытирать его. Подумал, что, наверное, может теперь поспать. Он никогда еще не ощущал себя таким сонным. Он чуть приоткрыл глаза, чтобы посмотреть, как Кацуко ложится в постель в каком-то тонком ночном одеянии. Очень скромном. Она сказала что-то по-японски, но Дэйн уже спал.

Утром он первым делом сунул руку под подушку, пытаясь нащупать нож, который всегда держал при себе. Вспомнив, где находится, он прошел в ванную комнату, вымыл лицо, вытерся руками и стряхнул с них воду.

Войдя в комнату, он увидел, что женщина прибирает постель. На ее лице блуждала девчоночья улыбка, несмотря на то, что само лицо явно принадлежало женщине средних лет.

— Охайюоо гозьемацу, Дэйн-сан, — произнесла Кацуко нараспев.

— Утро доброе, — ответил он.

— Как спалось?

— Очень хорошо.

— Со, дэсука. Я рад. — Она снова улыбнулась, и Дэйн улыбнулся в ответ.

Она принесла горячий чай, рыбные пирожки и рис, и Дэйн с удовольствием поел. Когда выяснилось, что на сегодня у нее не запланировано никаких уроков, он предложил ей сходить куда-нибудь и пообедать. Но у женщины была припасена идейка получше.

Через два часа они вдвоем оказались где-то на окраине Токио — шумели высокие сосны, и дул свежий ветер. Сели под деревом, и Кацуко принялась рассказывать Дэйну о Японии.

— Ты, наверное, хорошая учительница музыки, — сказал он.

— Ты думаешь?

— Ты очень хорошо рассказываешь. Наверное, учиться у тебя интересно.

— Мне нравится говорить ты, — она слегка кивнула и улыбнулась.

— А ты сыграешь мне опять на пианино?

Ее глаза омрачились.

— Не знаю, Дэйн-сан.

— А в чем дело?

— Ты не понять.

— Постараюсь.

— Это очень печально и очень по-японски, Ты американец, ты не понимать.

— Я лишь частично тот, о ком ты думаешь, как об американце. Прежде всего я — аниюнвийя.

— Это ничего не значить, — она качала головой, — понимать только японцы.

— И все-таки, — не отставал Дэйн.

— Очень сабиши — очень печально, очень красиво. Женщина много старше тебя, маленькая японская шлюшка, которой ты сделал очень хорошо. Но ты нельзя оставаться. Я не мочь уйти. Если я слишком долго тебя видеть, то становиться очень сабиши и может потом убивать себя. Потому что ты заставлять меня стыдиться то, что я есть.

— Ты учительница музыки, которая делает то, что должна делать.

— Я шлюха, и я много тебя старше.

— Кацуко…

— Я решиться, — сказала она и встала с решимостью во взоре.

— Хорошо, — согласился Дэйн, — пошли.