Песня, собранная в кулак - [17]

- Оставьте меня в покое! В машине Марсель сказал:

- В первый раз, Диду, я в тебе обманулся.

- Я смертельно устала, Марсель... Держусь кончиками нервов...

Марсель взглянул на нее:

- Но ведь эти люди ждали, чтобы взамен твоего автографа принести свою любовь, восхищение и преклонение. Вспомни, как ты в свое время ждала прихода этих людей, и представь себе на мгновение, что ты их ждешь, а они не идут и не придут никогда...

С тех пор Эдит ни разу не отказала в автографе, как бы она ни устала.

Есть еще один занятный эпизод, говорящий о преданности Эдит и о ее детской, фанатической вере в чудеса, которой она очищалась от всей грязи и пороков, пока находилась в той страшной среде.

Однажды перед всемирным состязанием по боксу, где Марселю Сердану предстояла встреча со знаменитым боксером Тони Зале, Эдит предложила Марселю съездить в Лизиё, к базилике святой Терезы, перед которой когда-то бабка Гассион командой из публичного дома вымаливала исцеление для своей внучки.

Они поехали. Марсель стоял в сторонке и смотрел, как Эдит на коленях перед статуей святой Терезы молилась вслух:

- Я ничего не прошу у вас для себя самой. Наоборот, оставьте мне все страдания и все несчастья. Я их заслужила! Но ему, - она указала рукой в темный угол, где прятался смущенный боксер, - ему помогите! Вы же знаете все его достоинства. Все трудности его жизни. Ему в этом бою, от которого зависит все, даруйте победу!

Эдит страстно верила в эту победу. Сидя в публике во время матча, она шепотом повторяла, обращаясь к святой Терезе:

- Вы мне обещали победу... Слышите? Не забудьте...

При этом она так колотила кулаками по шляпе какого-то зрителя, сидевшего ниже, что, когда матч закончился триумфом Сердана, господин встал, снял шляпу и протянул ее Эдит со словами:

- Предлагаю вам свою шляпу... В том состоянии, в которое вы ее привели, она мне больше не нужна. А вам она послужит воспоминанием о вашем темпераменте и вашей радости!..

Марсель Сердан погиб. Он погиб вместе со всей командой в авиационной катастрофе под Нью-Йорком. В этот вечер Эдит, которая ждала его в Нью-Йорке, должна была выступать в театре-кабаре "Версаль".

Известие о катастрофе было равносильно смертельному удару. Эдит находилась в состоянии, близком к помешательству или к самоубийству.

Но выступать она должна была непременно. От этого зависели дела и жизнь ее партнеров-хористов, оркестрантов, дирижера. Полуживую, истерзанную, ее принесли на носилках и поставили перед еще закрытым занавесом. Ей предстояло найти в себе силы встретиться с публикой, которая пришла сюда развлекаться.

- Свое выступление я посвящаю светлой памяти Марселя Сердана... - хрипло прозвучал голос, исходивший из белой, полуживой маски с бонапартовским лбом.

Она пела. Она пела, как никогда больше. И это была та одухотворенность исполнения, та торжественность и мощность подлинных чувств, которая заставляет тысячу человек превратиться в одного. Ее маленькая, невзрачная плоть, одержимая величайшим духам, сообщала бессмертие ее громадной любви. Любви, погибшей во цвете лет. Со сцены певицу унесли в глубоком обмороке.

Пела она "Гимн любви" на свои собственные слова, положенные на музыку Маргерит Монно.

Пусть падет лазурный небосвод,

Пусть разверзнется земная твердь,

Если в сердце любовь живет

Не страшна мне даже смерть.

У меня других желаний нет

Мне бы только вечно быть с тобою,

И за счастье, счастье это

Заплачу любой ценою.

Я покорной и смиренной

Побреду на край вселенной,

Если ты прикажешь мне.

Я с небес луну достану,

Для тебя кем хочешь стану,

Если ты прикажешь мне.

Откажусь совсем от жизни,

От друзей и от отчизны,

Если ты прикажешь мне.

И быть может, я смешная

Проживу весь век одна я,

Если ты прикажешь мне.

Если вдруг покинешь ты меня

Иль в могилу от меня уйдешь,

Не останусь жить ни дня,

Как бы ни был день хорош.

Вечность мы с тобою обретем

Там, где звезды любящих встречают,

И в чертоге голубом,

Может, бог нас обвенчает.

НА КРАЮ ПРОПАСТИ

Это была полная потеря человеческого и женского достоинства. После смерти Сердана отчаяние довело Эдит до больницы, и там ей стали впрыскивать морфий для успокоения нервов и от бессонницы.

Для такой повышенной чувствительности было достаточно нескольких уколов, чтобы Эдит превратилась в морфинистку.

Ежедневная порция была уже необходима как воздух. Без нее невозможно было ни жить, ни работать. Перед каждым выступлением трясущимися, как у пьяниц, руками она вкалывала себе сквозь юбку и чулок недезинфицированным шприцем "дозу" и тогда уже с расширенными зрачками, бледная от возбуждения становилась под прожекторы, чтобы исполнить блестяще, с нервом, с аффектацией свои песни, а потом, едва дотащившись до кушетки в уборной, упасть полумертвой и медленно приходить в себя - то есть в отчаяние, одиночество и тоску.

"Доза" стала расти. Начались признаки невменяемости. Эдит снова попала в больницу. Ее медленно начали отучать от наркотиков. Но нашлась сердобольная подружка, которая украдкой таскала в больницу ампулы. На четвереньках Эдит залезала под кровать, нашаривала там шприц и вкалывала отраву.