Песня моей души - [15]

— Вначале, когда только узнал о тебе, ненавидел и тебя, и его.

Вцепилась в его руку:

— Вначале? А что же потом? Ведь я его дочь, дочь твоего врага!

Он смотрел на меня так долго, молча. Мне стало страшно, невыносимо страшно услышать от него слова презрения. От него, от единственного дорогого мне человека! И я поспешно отвернулась, хотя уже было поздно и он уже увидел мои слёзы.

Ромка… Роман… Он был для меня самым дорогим, самым любимым. И… он ненавидел меня в душе?! Он ведь не мог любить девчонку, связанную с ворогами! И… уж лучше бы бросил, оставил где-то, когда была младенцем, чем теперь рассказывал мне о своих чувствах!

Мужчина вдруг схватил меня за косу — я испуганно сжалась — подтянул к себе и… осторожно обнял. Погладил по голове. Замерла в его объятиях. Бить вроде не будет.

А он грустно стал рассказывать, не выпуская меня из объятий:

— Мой отец не вернулся с битвы. Мать очень страдала. Я молчал. Единственный мужчина в семье, даже если он мальчишка, не должен плакать, должен стать опорой для матери. Потом появился твой отец. Так и не понял, отчего он остался в нашей стране, в нашем городе. Впрочем, нет, вру самому себе: он остался из-за нашей матери. На неё единственную смотрел не так, как на остальных. Да и… он появился у нашего колодца на второй день, как вороги взяли осаждённый город. Наверное, хотел напиться воды… — Роман вздохнул, взъерошил мои выбившиеся на лоб пряди, — Меня мучила жажда, ещё с утра. И мать решилась выбраться из подвала, где мы прятались — и пойти за водой. Всё, что было в нашей кладовой, мы уже выпили. Домой они пришли вдвоём. Он нёс её ведро. Она стала стучать, готовя обед. Я тогда удивился, что кто-то пришёл, и что она так просто ходит по дому в захваченном городе. Наверное, он предложил ей временную защиту от своих в обмен на еду. На меня он мрачно посмотрел, когда я вошёл на кухню. А мать — испуганно. Но уже было поздно меня прятать. Я тогда не понял, почему она так долго и с такой мольбой смотрела на него. Понял потом. А тогда он просто велел мне сесть на лавку у противоположной стороны стола. И мать с облегчением вздохнула. И в первый раз улыбнулась ему.

Роман долго молчал, то ли пытаясь справиться с волнением, то ли думая, не укрыть ли какие-то детали. Впрочем, я, кажется, поняла, что он хотел умолчать. Может, мама не только едой пыталась расплатиться, чтоб новодальец не тронул её сына. Тем более, что подросток уже мог быть опасным для вражеского мужчины. Если внезапно нападёт. Младенцев щадили чаще, чем парнишек и мальчишек-подростков. Хотя и не всегда. Ходила поговорка, что с убийц младенцев и женщин на сносях мир спросит втройне.

Да, впрочем, кто не верил в месть самого мира — а таких было большинство — временами попадался под месть женщин, лишившихся любимых и родных. В пути я слышала историю о старой вдове, чьи дети и внуки не вынесли голода или сгинули на полях сражениях. Женщина подожгла деревню, захваченную ворогами, ночью, насыпав по улицам дурманных сухих трав. Многие новодальцы не выбрались. Так и сгорели. С немногочисленными соседями её, которые попрятались в подвалах или спали в сараях, выгнанные из домов вражескими воинами. А светопольец пожилой одноглазый при мне как-то говорил своим парням, что глаза его лишила девица чернореченская, которую они с напарниками насиловали. Когда оставили её, истерзанную, пошли жрать и греться у костра, она поднялась, подкралась к одному, меч отобрала. Его зарубила, троих искалечила. И даже раненная уже, с рукой отрубленною поднялась. Меч взяла в руку левую — и полоснула рассказчика по лицу. Ещё взмахнула несколько раз — они уже попятились от неё — и рухнула бездыханная. Ей голову отрубили. А пинать им её стало совестно. Когда от боли и унижений озвереет уже женщина — это жуткое и страшное зрелище.

— В общем, он кормился у нас несколько дней… — хрипло сказал брат, — И их воины на нашу улицу не ходили, хотя, соседи потом говорили, что на других улицах много кого ограбили и избили, из решившихся вылезти из подполья. Потом их войско ушло, опасаясь приближения нашего приграничного отряда — основное войско тогда караулило этих… их в другом месте.

— И… и совсем не ждали их? И… и… и это была та осада, закончившаяся через три дня? Её везением считали.

— Так то было войско Вадимира!

— Ах, да… — вздыхаю, — Вадимир бы мог…

— В общем, подмоги было немного, но с ними пришли эльфийские маги. Это меняло дело.

— Да?! — растерянно посмотрела на него.

— Что-то Вадимир в тот год с остроухими не поделил. В общем, подмоги было немного, но маги обещали всех прикопать в земле, живьём. Пришлось ворогам убираться.

— Но странно… что-то я раньше не слышала про тех эльфов!

— Да ту историю замяли. Мол, то были изгнанники остроухих, имевшие личные счёты с Вадимиром, а Хэл им ничего не приказал.

— Вот и прибили бы Вадимира!

— Увы… — брат вздохнул, — Не прибили. Видимо, велика фигура для эльфийского нищеброда. Или таки Хэл замял дело, опасаясь крупного скандала. В общем, новодальцы свалили, приграничные наши воины остались, а эльфы под шумок куда-то делись. Через пару дней и войско прошлого нашего короля подошло. Перебежчики из ближайших сёл и другого города. Так что твой отец сказал, что он из селян. Вон тех, беглецов. А кинжал, мол, он с кого-то из врагов снял, с трупа. А оружие для самообороны пригодится. В общем, он остался в нашем доме.