Песня для тумана - [18]

Больше года прошло с тех пор, как на берега Суоми из утлой лодчонки высадились двое. Как оказалось, именно в лодчонке и было дело.

Олли исправно отправлял людей валить сосны и стягивать к берегу. Золотоволосый чужестранец руководил, иногда раздражённо покрикивал, и за зиму у берега вырос огромный корабль. Нойд никогда не видел подобных. Даже представить себе не мог. Драккары викингов показались бы грубыми ореховыми скорлупками рядом с этим чудом. Изящные абрисы притягивали глаз, волны ластились к бортам, будто оленята-сосунки к мамке, да и люди нет-нет, а подходили просто чтобы притронуться, ласково провести ладонью по тёплому дереву. Неизвестно почему, но корабль Альвгейра всегда оставался тёплым.

Ульв выполнил своё обещание. Зима прошла пусть не сытно, но без потерь: медведи не нападали, да и волки больше не беспокоили. Даже снег сошёл раньше обычного. Олени довольно пофыркивали, выискивая куцые остатки прошлогодней травы. Берёзы робко выпустили клейкие ладошки листвы. Олли проводил взглядом божью коровку, деловито сползавшую по его ноге.

Зима кончилась. Волшебно красивый корабль покачивался на рейде. Не сегодня — завтра гости покинут оскудевшие берега Суоми. И кто знает, как скоро жажда крови сотрёт следы их пребывания? Когда снова нападут медведи? Этой зимой? Или следующей?

— Сату! Подойди сюда.

Востроглазая девчонка подбежала к отцу, блеснула улыбкой, наполнив Олли отеческой нежностью. В последнее время она часто улыбалась: то весело, то мечтательно, то задумчиво. Особенно, когда на Ульва глядела. Первый страх давно прошёл, Сату ходила за волком, как привязанная, совершенно позабыв об оленях. Впрочем, ни один из них не отбился и не занемог.

Иногда Олли спрашивал себя: что бы он сделал, если бы его Сату ходила за золотоволосым? Альвгейр был капризен, надменен и высокомерен. Для него одного возвели целый дом на берегу, похожий на жилища саамов не больше, чем чудесный корабль — на лодку-долблёнку. Шаман сквозь пальцы глядел, что то одна, то другая женщина всходила на резное крыльцо. Сначала потихоньку, согнувшись в три погибели. К концу зимы — гордо, уже не таясь. Золотоволосый был переборчив, а шаман знал: среди людей-оленей осталось слишком мало мужчин. Скоро все дети станут друг другу родственниками, начнут слабеть и умирать уже во чреве матери. Нужна, ох как нужна была новая кровь. У золотоволосого она была сильная, горячая, как подземный источник, бурная, как горная река. Породниться с сильным нойдом — большая удача. Вот только жениться Альвгейр тут ни на ком не собирался — это Олли понимал. Ну и пусть его. С таким зятем — только горя хлебнуть. Женщины выходили из гостеприимного дома счастливые, лучащиеся радостью — стало быть, не обижал их чужак. Трое к весне уже понесли. Но когда Олли увидел Альвгейра, шмыгнувшего в шатёр Сату… на месте оцепенел. Сердце отцовское велит за ним ринуться, взашей вытолкать, пусть даже дочь сама золотоволосого позвала. Вот только что скажет Волк на такое обращение с его спутником? Да что Волк! Олли и с самим-то Альвгейром не справится: к духам взывать некогда, а сам чужак молодой, сильный, смертоносный… проверяли уже некоторые. Из тех, чьи жёны к золотоволосому наведывались. Калечить никого не стал. Но скрутил — шутя. Будто ребёнка отшлёпал.

Пока Олли размышлял, Альвгейр вылетел из шатра без его помощи. Белоснежный черноголовый олень, степенно переставляя длинные ноги, вышел за ним и гордо повёл головой, поглядел на Олли из-под полуприкрытых век. Нойд почтительно поклонился предку:

— Здравствуй, Мяндаш. Спасибо тебе.

Олень покровительственно кивнул, только золотые рога блеснули, и неторопливо удалился, медленно растворившись в рассветном тумане. Олли с золотоволосым долго ещё всматривались в густую дымку даже после того, как звуки мягко опускающихся копыт потерялись где-то вдалеке.

— Пожалеешь ещё, — едко, но без особой угрозы сказал Альвгейр, поглядывая на шамана. — Я хоть наполовину человек. А Стейнсон сердце из груди выдрал, а камень вместо него вложил. Гляди, утащит Ульв твою красотку в Нижний мир. Из тамошних он, ты разве не понял? — Золотоволосый тяжело встал, даже слегка покачнулся. Видно, здорово Мяндаш ему рогом наподдал. — Будешь на себе шкуру рвать, что мне не отдал, а поздно будет.

Олли ничего не ответил. Какой смысл говорить с этим сильным, но таким глупым нойдом? Пусть есть в нём кровь духа, как и в самом Олли, но не видит, не понимает золотоволосый, кто рядом с ним. Не нойд, не полукровка, и не бесплотный дух предка, залетевший вмешаться в дела живых. Волк — это просто волк. Не принадлежит он ни одному из миров. Его дело — наблюдать. И блюсти равновесие.

Ульв не требовал себе дом. Он приходил и уходил, когда ему вздумается. Когда хотел, спал в шатре Сату, когда хотел — заходил к Олли. С другими он почти не разговаривал. Да и побаивались его. Даже золотоволосый. Хорохорился, говорил нарочито громко и нагло, пытаясь громовым голосом напугать страх, загнать его поглубже. Иногда удавалось. Но Олли видел.

Однажды он застал их в лесу. Сату спала, уткнувшись в тёплый бок огромного чёрного зверя. Волк медленно поднял голову, окинул Олли яркими смарагдовыми глазами, снова опустил морду на сложенные лапы. Ни угрозы, ни обещания. Только бескрайнее, как зимнее небо, спокойствие. Вдруг вспомнилось, как женщины судачили: в местах, где отдыхает Ульв, трава растёт быстрее, сочнее и гуще. Вот только как он на мёрзлой земле лежит? Холодно же.