Песни улетающих лун - [30]

Вождь повернулся к охотникам. Замерзшие, качающиеся от голода и холода люди смотрели на него испуганно и уныло, уже угадывая его дальнейший приказ и лишь глазами умоляя не отдавать его.

Волк, опустив взгляд, решался. Тихо пробормотал что-то, потом, выхватив из ножен, поднял над головой Меч. Покорные его воле, готовые к смерти магорда опустились лицами в снег; крикнув печально, слетела с еловой ветки и закружилась над ними какая-то красно-синяя птичка.…

И тогда вождь увидел сына. Волчонок вышел из-за ближайшей ели, маленькими черными глазками нацелился в глаза отца.

Несколько секунд колдун стоял молча, опустив Меч, не двигаясь с места и ощущая только, как страх разрывает на части сердце. “Сейчас я умру, — решил он. — Волчонок пришел встретить меня и увести в страну мертвых”.

Затем он сделал неуверенный шаг к сыну, потом другой, третий… — Волчонок отступил на три шага. Волк, ничего не видя, кроме странного блеска в глазах ребенка, пошел быстрее; так же поступил и Волчонок; затем они побежали. За спиною колдун слышал крики и шум множества ног: охотники, поднявшись с земли, бежали за ними.

Утопая в снегу, Волк пересек еловую рощицу и, выбежав на прогалину с очень редкими, тонкими елками, обнаружил, что сын исчез. Пялясь по сторонам, он перешагнул через выворотень, и вдруг нога его провалилась всей голенью в пустоту. Снег и стылые веточки посыпались в образовавшуюся дыру; там, под самой пяткой вождя, кто-то зашевелился…

Волк поспешно выдернул из дыры ногу; отступив на пару шагов, выкинул перед собой Меч Мохту. Из пустоты какое-то время слышался тихий шорох…, и вдруг над выворотнем показалась темно-бурая голова.

Голова вырастала из-под земли, как при восходе луна или солнце — так же медленно и неизбежно. Сначала показались уши и линия шерсточки между ушами, потом глаза и полураскрытая пасть: медведица, развертываясь от спячки, готовилась выпрыгнуть из берлоги.

Решительность уже не раз выручала Волка. Издав пронзительный крик, колдун первым прыгнул к противнице; со всей силой опустил ей на голову Меч. Удар получился не столько опасным, сколько болезненным: оружие разбило в кровь ноздри животного.

Отпрянув назад, медведица завыла от боли. Однако, когда Волк, продолжая дико кричать, опять занес над ней руку, животное сумело опередить его. Страшный удар в грудь отбросил вождя назад, и он, отлетев и выронив из руки Меч, упал на спину. Медведица с воем вылезла из берлоги; лишь пять или шесть шагов разделяли теперь лежащего человека и зверя…

И тут колдун, уже закрывший глаза, услышал, как снова, только куда страшнее, заревело животное. Стрела, пролетев со свистом, вонзилась между ушами; затем вторая, третья, четвертая стрелы то тут, то там пронзили бурую шкуру зверя.

Медведица, вся в крови, уже не крича, а лишь издавая отрывистые, похожие на всхлипы, звуки, развернулась и спотыкающимися шагами двинулась обратно к дыре. Перешагнув через выворотень, она зашаталась и, рухнув на землю, съехала головой в берлогу.

Волк, подобрав Меч, попытался подняться; держась за разбитую грудь, снова опустился на залитый кровью снег. К убитому зверю с радостными криками, размахивая луками, подбегали охотники. Совсем рядом, за пологим заросшим березами холмиком, поднимались к небу синие клубы дыма магордского поселения.

Они были спасены.

2

— Яков Львович?! Вот уж кого не ждал в Ленинграде! Узнаешь меня? Курсы перед самой войной… В Москве, ну?

Шейнис вглядывался в лицо вынырнувшего из подворотни человека, припоминая.

— Сергей Клычков, кажется.

— Ага, помните, — засмеялся Клычков, отводя взгляд. Так он всегда разговаривал: не глядя на собеседника. — Какими судьбами у нас? Как ты вообще сюда попал? По Ладоге что ли?… Понял, понял: государственная тайна! Сейчас-то ты откуда? С Большого Дома? И — куда?

Они стояли на пересечении бывших Литейного и Сергиевской, и вьюга, выскочившая вместе с Клычковым, поднимала с асфальта, обнажая трамвайные линии, и кружила над ними войско снежинок. Снежинки метались в морозном воздухе, но, не найдя на проспекте ничего интересного, медленно, точно разочарованно, ложились обратно на линии и на глыбами вмерзшие в них неработающие трамваи. Над домами угрюмым поездом тянулись тучи, одна из них пузом задела за трубу ближайшего здания — и, не в силах сдвинуться с места, висела над головами чекистов.

— Слушай! — Клычков фамильярно хлопнул Шейниса по плечу, и тут только Яков различил вялый запашок алкоголя, исходивший от него. — Слушай, у меня есть предложение. Тут на Бассейной, это в пяти минутах ходьбы, живет Слепнев. Дурак страшный и пьяница, но добрейшей души человек. Он сегодня меня к себе приглашал, на спиртик. Пойдем со мной, честное слово, он будет рад!

— Не пью я теперь, — холодно ответил Шейнис.

Лицо Клычкова сделалось еще более неприятным.

— Не пьешь? Ты не пьешь? Кому ты будешь рассказывать? — и, поглядывая на погоны Шейниса, горько вздохнул: — Конечно, гусь свинье не товарищ! Полковник НКВД с каким-то там майором за один стол не сядет.

— Не пью я, — повторил Яков, поворачиваясь к Клычкову спиной. — Да и дел по горло.

— Жаль, жаль, что не хотите уважить старых знакомых, — тут же перешел Клычков на “вы”, обиженно улыбаясь. — А я вот был бы рад с вами посидеть, поболтать за жизнь… Да, кстати, — Клычков хлопнул себя ладонью по лбу. — Слепнев этот сейчас профессора одного исследует, вашего земляка в некотором роде…