Песни/Танцы - [39]

 Я нырнул в двери первого попавшегося кафе на площади. Внутри было людно и накурено. То, что надо. Я нашел глазами свободный столик возле окна и, пробравшись мимо оживленно беседовавших людей, сел за него. Официантка принесла меню.

 Я пробежался глазами по меню и решил для начала выпить кофе. Мне принесли маленькую чашечку эспрессо с кусочком шоколада. Я достал сигареты из промокшей куртки и, пригубив кофе, закурил.

 По стеклу ползли жирные капли влаги, дождь и не думал заканчиваться. Полчаса назад подошла к концу моя рабочая неделя, и я размышлял над тем, как мне провести выходные. Идти домой не хотелось. Не сейчас, по крайней мере. Дома – рутина и скука.

 Я пил кофе и наблюдал за людьми, продирающимися сквозь дождь на площади. Куда они спешили? В метро? В снующие туда-сюда неугомонные и неуправляемые маршрутки под водительством приезжих из Средней Азии шоферов? В свои дома-крепости, притихшие под непрекращающимся октябрьским дождем и от того кажущиеся не такими уж и неприступными? Кто их знает.

 Было в этом что-то надрывное и трагическое, похожее на побег смертных существ, осознавших тленность своего существования, от неминуемой смерти. Но смерть, как и осень со своим верным спутником – дождем, настигала. Она находила всех и вся, все видящая и все знающая, просчитывающая ход за ходом в этой партии, собственной партии. От нее не убежать…

 И надо ли? Вспомнилась странная фраза из какого-то полузабытого разговора, а, может, сна: смерть - лишь мера внутренней свободы. Обретая ее, мы обретаем все. Мы становимся абсолютно свободны от всех обязательств, а главное – от этого непрекращающегося и, в общем-то, бессмысленного бега. Мера внутренней свободы. Жизнь в обмен на нее.

 Допив кофе, я заказал бокал вина. Надо было развеяться. Дождь удручал, и мысли в голову лезли соответствующие. За соседним столиком сидела компания молодых людей, по всей видимости, студентов. Они что-то бурно обсуждали. Я расслышал такие знакомые имена, как Кант и Сартр. Наверное, предметом дискуссии было занятие по философии. Я невольно вспомнил свое фиаско на философском факультете.

 Черт с ним. Все условно в этом мире. Невозможно добиться всего и сразу. Иначе было бы нарушено равновесие в этом мире, и ему рано или поздно пришел бы конец. Он рухнул бы, пал, не выдержав нашей мощи, как ушедшая на дно Атлантида…

 Эта мысль привела меня к мысли следующей: о конце света. В последнее время все больше людей говорило о нем как о чем-то совершенно реальном и неминуемом. Был вытащен на свет календарь давно павшей цивилизации южноамериканских индейцев, проводилась довольно сосредоточенная аналитика глобальных катастроф. Думаю, свою роль здесь сыграл и финансовый кризис: когда маска благонадежности спала с лица капиталистического мира, обнажив его внутренние диалектические проблемы, вслед за крушением ряда экономик стала очевидна возможность разрушения физического, на сей раз уже в масштабах всей планеты, возможность наступления хаоса по всем направлениям.

 С другой стороны, работала и обратная связь: разговоры о мифическом конце света отвлекали от конца света реального – того, который пробежал трещинами в развитых экономиках мира. Перед лицом больших страхов забываются страхи меньшие.

 Хотя для современного мира баланс в товарно-денежной сфере, безусловно, значительно важнее факторов геофизического характера: крах цивилизации потребителей для меня лично был куда более очевиден, нежели гибель всей планеты.

 Я еще раз бросил взгляд в окно: те же капли на стекле, те же грязно-серые струи через всю площадь. Те же люди и троллейбусы. Тот же день и город. Время и место. Осень, бескрайняя осень, подмявшая под себя все воспоминания о тепле и радости.

 Вино закончилось, я заказал еще. От выпитого внутри потеплело; серые осенние краски, расплескавшиеся в душе, прибавили в цвете, привычная грусть отступила. Кафе заполнялось людьми, все спешно эвакуировались с улицы. Делала свое дело и пятница: все-таки последний рабочий день на этой неделе для большинства работающего населения.

 Я работал менеджером уже два с половиной месяца. Трудно было в это поверить, но мне в определенной степени даже нравилось. Нет, конечно, я осознавал всю никчемность и бесполезность этого труда, когда не приходилось ничего производить и создавать, а только лишь перепродавать по кругу уже созданное и даже переработанное, но мне доставлял какое-то мазохистское наслаждение сам процесс. Чистая эстетика – ничего большего.

 Приходилось убеждать себя и людей в том, что и мне, и им это нужно. Что без этого наше существование будет поставлено под угрозу. Мы вымрем, как оголодавшие и замерзшие динозавры. Новые программные продукты и новые продуктовые программы. Как-то так. Насаждение и выращивание иллюзий.

 Пожалуй, именно взращивание этих иллюзий, в конечном счете, мне и нравилось больше всего: я понимал, что человечество находится на такой беспомощной стадии развития, когда последние остатки человеческого вытеснила отработанная до мелочей технология, что достаточно одного лишь упоминания технологии или тонкого на нее намека, чтобы сломать любое, даже кажущееся самым устойчивым, сознание. Это общество иллюзий, и ты – лишь часть его. Я работал с иллюзиями и должен был отдавать себе отчет в том, что рано или поздно разочаруюсь. Нельзя заставить кого-то поверить в иллюзию, не поверив самому. А, поверив, невозможно не испытать разочарование, когда иллюзия в силу своей природы будет разрушена. Этого момента не стоило осознанно ждать, но предполагать его я был обязан. Меня ждет разочарование. А пока мне все нравилось.