Песни о жестокости женщин, мужском вероломстве и общечеловеческой слабости - [11]
Далее, на третьей стадии, вырастают самые красивые, сколь угодно долгие стены с башенками и завитушками: во всём виноват партнёр. Ситуация переиначивается от простого зеркального отражения до полного рассыпания пазла и сбора новой картинки. Для устойчивости здание скрепляется дерьмом и мутноватой лирикой. О рогах больше не упоминается, но зато перед зрителем разворачивается портрет грубого чёрствого мужа. О жизни за чужой счёт не говорим, только о женском непонимании и мелочности. Сказ о мужской несостоятельности полностью маскирует факты ежедневных дамских истерик. О сексе, исчезнувшем из брака, молчим, вместо этого туманно намекаем на неделикатность и неуклонное толстение жены.
И — вишенка на торте, флюгер на крыше, последний штрих мастера: да я сам ушёл!
Не меня отбросили с отвращением, а сам я гордо скинул оковы и удалился, не оглядываясь. Это не так сложно изобразить, сторонний наблюдатель вряд ли сможет и захочет разбираться, кто там кого и что, а для самолюбия важно!
Вообще, в полной мере оценить красоту конструкции может только второй участник истории, особенно если не будет отслеживать этапы строительства, а случайно взглянет на возведённое здание, допустим, через год. Он с изумлением обнаружит эпический миф, не имеющий особого отношения к фактам, зато в роли побеждённого Зла наверняка узнает себя. После этого остаётся только смущённо крутить шеей и приговаривать что-то вроде «ну даёт! ну вообще!». Разрушить эту сказку трудно, да и себе дороже — не забывайте, сколько дерьма вошло в состав цементирующего раствора.
И, разумеется, мы не должны думать, что брошенный трудится один. Тот, кто ушел, тоже как-то пытается победить горечь и разочарование. Самый простой путь обычно обесценивание. Он искренне перестаёт помнить всё хорошее, что было. В его личном мифе остаются несколько непонятных лет, по слабости духа проведённых с липким ничтожеством. У него, в отличие от предыдущего пациента, не остаётся и тени хорошего прошлого и победы над Злом, одно омерзение и недоумение. И невозможно оценить, кто более обеднел в этой истории: тот, кто построил башню из слоновой кости и слоновьего же навоза, или тот, кто помнит только болото.
P.S. На вопрос, можно ли обойтись без мифа, отвечаю — пожалуйста. Редко у кого хватает храбрости полюбить человека, не наряжая его в идеальность, и самому предстать перед ним как есть; редко кому удаётся после этого принять окончание любви. Но если вы можете, почему нет.
Как правильно ненавидеть
Как-то слишком долго я подбиралась к этому тексту, преодолевая огромное сопротивление. Потому что при слове «ненависть» запрещающие знаки вспыхивают везде — и внутри головы, и в звёздном небе над ней. Собственная уверенность поддерживается всякого рода культурными, этическими и религиозными запретами — ненавидеть нельзя, ненавидеть вредно и плохо. Поэтому нормальный человек (я не говорю об эмоциональных дикарях, любого сорта «фобах», упивающихся своей злобностью) чувствует настоящее истощение, когда его вынуждают к ненависти. Многие знают, что это состояние зачастую разрушает больше, чем собственно событие, которое его вызвало.
Но любой запрет вызывает острое любопытство, и мне захотелось аккуратно убрать все веточки, иголочки и листочки с этого ядовитого гриба, чтобы его рассмотреть. Что это выросло у нас, такое яркое и страшное, что безусловно нельзя?
С огромным уважением и тысячей реверансов на время отодвигаем различные религиозные долженствования: о любви к ближним, чистоте кармы и других прекрасных вещах.
Небрежно стряхиваем околопсихологическую и околомистическую шелуху — загрязнение ауры, закон бумеранга, нехорошую энергию и прочие воронки над головой.
С большим сожалением оставляем пока свои надежды на самосовершенствование и самурайско-аскетические амбиции.
Остаётся огонь, который пылает внутри и за неимением жертвы сжигает вас.
Однажды, будучи в бешенстве, я спросила у психолога, что делать со злостью, нас же всех приучили как-то «работать «с любым переживанием. Он ответил «попробуй ничего не делать» — ну гештальтист, что с него взять. Но тут был определённый смысл: всякая попытка как-то рационализировать переживание — я не знаю, стать выше этого, простить, объяснить, взять себя в руки — только ухудшает дело. Будто набросил одеяло на пожар, а он его сожрал и усилился.
И вот сидишь, в животе горит, тушить нечем, не смотреть туда тоже не получается. Днём ещё можно отвлечься, а ночью приходят сны, полные ярости и унижения от невозможности справиться с собой. Враг, один раз навредив, продолжает тебя убивать. Да, слово сильное, но мы помним упомянутые выше запреты: мало того что тебе сделали плохо, а теперь ты сам испытываешь чудовищные разрушительные эмоции.
Теперь давайте предположим, что вы — нет, не прекрасный осознанный «Вы», который выше всего этого, а какой-то гипотетический маленький «вы» — наплевали на мораль и нравственность и решили отдаться своему чувству.
С чего все обычно начинают? С обесценивания и обезличивания врага. Заменяете слово «враг», снижая пафос — кишка тонка у этого существа составлять серьёзную проблему. Именно в этот период в речи появляются всякого рода «твари» и «ничтожества». С насекомыми не воюем, мы их уничтожаем без угрызений совести. В этот момент можно так возгордиться, что признать объект не стоящим внимания и забыть, но эта блоха у вас в постели и осколок в пятке, так что чаще всего переходят ко второму этапу — мести. Тоже плохое нефэншуйное слово, правда? А между тем культура мести существует, на этом свете для всего есть свой протокол.
