Песни мертвого сновидца. Тератограф - [33]

Именно так она одета, когда блескобровый злодей смотрит в ее комнату, проклиная оконный переплет и ее мечты. И что она может сделать? Только сжаться от ужаса. Вскоре она уже размером с куклу в черном кукольном костюме. Куклу, что набита трепещущими костями и лихорадочной кровью, ее внутренности щекочут могильные перышки страха. Она перелетает в угол комнаты и съеживается в огромных тенях, иногда грезя там всю ночь — о колесах экипажа, грохочущих в лавандовой дымке, или жемчужном тумане, о перламутровых кострах, дрожащих за пределами сельских дорог, об утесах и звездах. А потом просыпается, засовывает в рот мятный леденец, который, уже развернутый, лежит на прикроватном столике, потом выкуривает половину сигареты и выбирается из кровати, гримасничая от света послеполуденного солнца.

— Идем, — говорит она, засунув руки в кожаные карманы.

И ее громкие каблуки выводят меня из комнаты, где на каждом лице играет притворный румянец.

— Так вы мне сейчас проведете экскурсию от управляющего? — спрашиваю я мою госпожу. — Я не из города. Там, откуда я родом, ничего такого нет. Я же получу то, за что заплачу, правильно?

Она ухмыляется:

— Удовлетворение гарантировано, — говорит с надменностью, призванной скрыть ее мучительно послушную, подчиняющуюся, натуру.

Она совершает несколько нерешительных движений, но потом направляет меня к металлической лестнице, которая лязгает, пока мы спускаемся в мельтешение алых теней, ядовитый пар преследует нас, волочась рядом, как безумно преданный дух.

Удивительно, но в несколько казенном подвале Дома Цепей было окно. Впрочем, это оказалась лишь симуляция, сделанная из пустых оконных рам, за которыми располагался нарисованный пейзаж, освещенный тусклой лампочкой. Великие пустоши поднимались к горам, вздымающимся в туманной мгле. Вдалеке проступали очертания замка, похожие на дурное предзнаменование. Я чувствовал себя как ребенок перед витриной в магазине, изображающей мастерскую Санты. Но настроение картина создавала, это точно.

— Красивая вещь, — сказал я своей спутнице. — Очень жуткая. Мои поздравления художнику.

— Художник польщен, — холодно ответила она. — Но здесь, внизу, смотреть нечего, если вы, конечно, хотите именно посмотреть. Лишь несколько комнат, зарезервированных для особых клиентов. Если вы желаете чего-то действительно жуткого, то пройдите в конец коридора и откройте дверь справа.

Я последовал ее указаниям. На дверной ручке висел довольно большой ошейник для животных с поводком-цепью. Та зазвенела, когда я толкнул дверь. Из-за красного света в коридоре я едва видел, что там, внутри, но ничего и не было, кроме маленькой пустой комнаты. Голый цементный пол с подстилкой из соломы. Запах стоял ужасный.

— Ну? — спросила она, когда я вернулся.

— По крайней мере что-то, — ответил я, еле заметно подмигнув.

Мы просто стояли секунду, смотря друг на друга в сиянии цвета свежего мяса. Потом она повела меня наверх.

— А вы откуда приехали? — спросила она, и шумная лестница превращала каждый наш шаг в раскатывающееся эхо, словно мы волочились по залу в средневековом замке.

— Это очень маленькое место, — ответил я. — Где-то в ста милях от города. Его даже на картах нет.

— И вы никогда не были в месте вроде этого?

— Нет, никогда, — солгал я.

— Некоторые клиенты сходят с ума, когда испытывают в реальности то, что видели лишь в журналах и фильмах. Вы понимаете, о чем я?

— Я ничего такого не сделаю, обещаю.

— Тогда хорошо, следуйте за мной.

И мы пошли.

И по пути увидели немало — целую кукольную панораму с героями всех мастей и палками для порки. Каждая сцена перелистывалась как страница в извращенной книге.

Запертые двери не были препятствием для моих глаз.

За одной, где каждая стена комнаты была выкрашена тяжелыми черными решетками от пола до потолка, Королева боли — стек поднят высоко над головой — сидела на человеческой лошади. Животное хромало, бежать не могло — только неуклюже переваливалось, а она росла из его спины, как сиамский близнец: королевская кровь и кровь зверя теперь бежали вместе, потоки из отдаленных миров слились в гибридной гармонии. Тварь тяжело дышала, пока Королева хлестала ее по бокам обжигающим стеком. Все сильнее и сильнее она взнуздывала своего жеребца, пока он не замер, потный, в пене. Пора остыть, лошадка.

За следующей дверью с коряво намалеванной свастикой разворачивалась сцена, похожая на предыдущую. Внутри цветные прожекторы понурили головы, а крохотный человек по-видимому с искусственным горбом стоял на коленях, уткнувшись лбом в пол. Его руки затерялись в паре огромных перчаток с бесформенными пальцами, которые трепыхались, словно десять пьяных чертиков из табакерки. Один из пальцев был зажат под острым каблуком. Узри забавного клоуна! Или скорее шута в колпаке с бубенцами. Его обведенные кольцами глаза терпеливо смотрели вверх, во тьму, внимая глухому голосу, что сыпал оскорблениями с вышины. Тот издевался над несоответствием между гордой обладательницей высоких каблуков и униженным уродом на полу, противопоставлял возвышенные радости воина и шутовское бремя забав. «Но разве радость согбенного горбуна не может быть прекрасной?» — шептали его глаза своими эллиптическими ртами. «Но неужели…» Молчи! Сейчас маленький дурак свое получит.