Песни мертвого сновидца. Тератограф - [16]

И теперь я в безопасности, дома, и высокий бокал основательно стоит на столе, наполненный до краев, пока я пишу. Лампа из цветного стекла (сделанная примерно в 1922 году) льет дружелюбный свет на страницы, заполненные за последние несколько часов. (Хотя стрелки часов так и не сдвинулись за то время, пока я работаю.) В окно перед моим столом светит фонарь, и в черном зеркале стекла я вижу лестное отражение себя. Дом безмолвен, а я — богатая писательница-вдова, отошедшая от дел.

Есть ли у меня проблемы? Я на самом деле не уверена.

Я хочу напомнить вам, что пью с самого начала вечера. Напомнить, что я стара и прекрасно знакома с тайнами гериатрических неврозов. Напомнить, что часть меня написала серию детских книг, главный герой которых — настоящий апостол странностей. Напомнить о том, какая сегодня ночь и в какие дали может унести воображение накануне Дня Всех Святых. И тем более мне не нужно лишний раз напоминать вам о том, что наш мир — место более странное, чем мы думаем. И уж точно за последний год он стал таким для меня. И прямо сейчас я вижу, что его странность возросла многократно, — и, скажем прямо, в нем действительно царит какой-то другой порядок.

Первое доказательство. За окном во тьме висит осенняя луна. Я должна признаться, что особо не разбираюсь в лунных фазах («глупых фразах», как сказал бы Престон), но с тех пор, как я в последний раз выглядывала на улицу, она изменилась — как будто развернулась. Раньше ее внутренний изгиб был направлен вправо, а теперь туда обращен внешний, последняя четверть сменилась на первую, или что-то в этом духе. Но природа тут ни при чем — полагаю, все дело в моей памяти. И тревожит меня не луна. Тревожит меня все остальное: то, что я могу разглядеть во тьме, освещенной лишь уличными фонарями. Вроде надписи, которую можно прочитать лишь в зеркале, вроде силуэтов снаружи — деревьев, домов, слава богу, хоть людей нет, — которые теперь выглядят неловко и неправильно.

Второе доказательство. К списку причин моей снижающейся дееспособности я бы хотела добавить неожиданно возникшее отвращение к алкоголю. Последний глоток из стакана, стоявшего на столе, на вкус оказался ужасным, тошнотворным настолько, что я сомневаюсь, захочу ли еще. Я чуть не написала и, чего уж, прямо напишу сейчас, что спиртное словно вывернули наизнанку. Разумеется, некоторые болезни способны превратить любимый напиток в адское снадобье. Возможно, я пала жертвой подобного недуга. Но стоит напомнить, что пусть мой разум и безнадежно опьянен, он всегда оставался in corpora sano[4].

Третье доказательство (последнее). Отражение в зеркале передо мной. Возможно, какой-то изъян в сплаве. Мое лицо. Окружающие тени закрывают его понемногу, как жуки, сбежавшиеся на сладкое. Но сладкая в Алисе только кровь — за годы пьянства туда перекочевало немало сахара. Так что же это, а? Тени маразма? Или те голодные твари, о которых я еще недавно читала детям, вернулись для представления на бис? С каких пор чтение превратилось в заклинание, вызывающее образы в реальности, а не в воображении?

Что-то вывернутое здесь есть. В углу: шах и мат.

Наверное, я зря поднимаю тревогу, пусть и говорю со всей искренностью, на которую способна. Возможно, я напрасно беспокоюсь, и то, что я прямо сейчас слышу, — лишь хеллоуиновский трюк моего взбудораженного разума.

Я имею в виду смех, доносящийся из коридора. То самое демоническое хихиканье, которое я уже слышала в библиотеке. Даже сосредоточившись, не могу сказать точно, где раздается этот звук: снаружи или внутри моей головы. Словно смотришь на игрушечную картину, где одна сцена сменяется другой в зависимости от того, как ее повернуть, а под определенным углом они и вовсе сливаются воедино. Но смех где-то рядом. И голос такой знакомый.

Ааааа хе-хе-хе-хе-хе.

Четвертое доказательство (снова тени). Теперь они уже заволокли все мое лицо. Срывают его, как в той книге. Но под старой маской ничего: там нет детского лица. Престон. Это же ты, да? Я никогда не слышала твой смех — только в собственном разуме. Но именно таким и представляла. Или же воображение и тебя наградило унаследованным смехом с чужого плеча?

Я только одного боюсь: что это не ты, а какой-то самозванец. Окно, луна, часы, бокал. Все в твоем стиле, только совсем не смешно. Совсем не смешно. Остановись, Престон, или кто бы ты ни был. Кто ты? Кто это может делать? Я же была хорошей. Я лишь постарела, вот и все. Пожалуйста, прекрати. Тени в окне выходят наружу. Нет, только не лицо. Не мое лунное лицо. Луноликое.

Я больше ничего

       Не вижу

             Больше ничего.

       Помоги мне

                      Папа

Сон манекена >(перевод В. Женевского)

Однажды в среду, ровно в два часа дня, в мой кабинет вошла девушка. Это была ее первая сессия, и представилась она как Эми Локер. (Разве ты не рассказывала, что когда-то у тебя была кукла с тем же именем?) В сложившихся обстоятельствах я не вижу грубого нарушения профессиональной этики в том, чтобы использовать реальное имя пациентки, когда буду рассказывать тебе про ее случай. Определенно нас объединяет этика,