Песни каторги - [27]

Вот, например, замечательное по безукоризненности стихотворение:

Узник

Что не вольная пташка в клеточке,

И не робкая рыбка в неводе,

Грустит молодец в тюрьме каменной

За железною за решеточкою.

После горьких слез, после мрачных дум

Добрый молодец вспомнил родину,

Вспомнил юные дни невозвратные,

Когда жил еще с отцом с матерью.

Ах, ты молодость, жизнь прошедшая.

Жизнь прошедшая — подневольная!

Ты успела лишь обольстить меня

И сокрылася за сини-моря.

Для кого же я по ночам не спал?

Кому сыпал я сребро-золото?

Не тебе ли я буйной-ветреной

Платил дань не раз почти жизнью?

Такие стихи острожного поэта напоминают вполне стихи Кольцова и Полежаева, напр. стихотворение «у меня ли молодца ровно в двадцать лет, со бела лица спал румяный цвет» и т. д.

Подобными же стихами поэт описывает самую жизнь арестантской среды. Таково, например, описание предчувствия арестанта перед наказанием. В этом же стихотворении необыкновенно верно изображено прежнее наказание, известное под именем «Зеленой улицы», столь часто встречающееся в арестантских стихотворениях и взятое тюремным поэтом, вероятно, из живых рассказов, если не самим испытанное.

Ночь перед наказанием

Месяц в небе возвестил

Час полуночи глубокой

И случайно свет пролил

В свод тюрьмы моей жестокой.

Грусть чугунною плитой

Налегла ко мне на грудь,

И без страха я не мог

Сердцем трепетным вздохнуть.

Бьет полночь; никто ни слова;

Всюду спали крепким сном;

Только оклик часового

Раздавался под окном.

Ветер вольный, ветер сильный

По корридору шумит.

А сердце вещее дрожит

И будто ждет чего-то злого,

И на слова мои ни слова

Мой часовой не говорит.

Проходит ночь; душа скорбит…

Рассвет мне страшен, как могила.

Чего же сердце так заныло?

Скажи, чего тебя страшит;

Скажи, чего тебя пугает!

А вот и описание казни.

На место казни я пришел;

Со всех сторон толпы бежали.

Определенье мне читали:

Четыре тысячи пройти

И вечно чтоб в Сибири хладной

В работе каторжной пробыть.

Я слышал приговор ужасный.

Потом, «Повзводно» — закричал

На офицеров батальонный.

Склоня я голову стоял

Угрозы слушал я невнятно

. . . . . . . . . . . .

Раздали палки по рядам,

К прикладам руки привязали,

«Дробь» — барабанщикам сказали;

В моих глазах померкнул свет.

Иду в рядах; пощады нет;

Удары сыплют в спину градом,

А я без чувств верчу прикладом.

Прошел 500, — ходить не мог.

Не раз меня сбивали с ног,

Не раз водой меня полили.

Начальник закричал: «Отбой!»

Тряслися ноги подо мной;

Дыханье я переводил;

Не то был мертв, не то был жив;

Не знал, что делалось со мной.

И долго в забытьи я был…

Тогда лишь принял мало силы,

Когда мне фельдшер кровь пустил

. . . . . . . . . . . .

Чрез час в больнице я лежал;

За мной товарищи ходили.

Ни дня — ни ночи я не знал,

Не мог сидеть, не мог ходить,

С трудом лишь мог проговорить,

Чтоб мне рубашку намочили.

Это стихотворение, по-видимому совершенно выдержанное, внезапно оканчивалось словами на манер арестантской песни:

Так десять дней ее мочил (рубашку)

И облегченье получил.

Много глубины чувства встречаем мы в стихотворениях Мокеева, посвященных его личным воспоминаниям. Таково напр. описание чувств ссыльного при оставлении родины. Стихотворение это начинается подражанием пушкинскому «прости, Москва», мы его не вносим, но вот оригинальные его строфы:

Последний раз «прости» родному

Приюту должен я сказать,

Последний раз кресту златому

Приходской церкви долг отдать.

Сказав «прости», не тройкой мчаться

Мне суждено по столбовой, —

Идти в цепях, душой терзаться

С полуобритой головой.

И на этапах в казематах,

В сырой забившись уголок,

Мечтать о доле невозвратной

И слезы лить на злобный рок.

Прости отчизна, край отрадный!

В изгнанье вечно я решен,

Туда, где россыпи ужасны,

Как башни, где хребты стоят,

Где нет невинных развлечений,

Равнин, украшенных полей,

И где упреки и презренья

Должно нести душе моей.

Там буду жить с подругой-скукой,

Вдали от милых, сиротой,

С воспоминаньем и разлукой

Страдать в работе вековой!

Вот как автор изображает судьбу свою в ссылке:

Из жизни ссыльного

За преступленье я лишен

Отечества святого,

И нить влачится бытия

Среди чужого крова.

Чужие нравы и народ…

Обычай встретил новый;

Не тот лазурный небосклон

И климат уж суровый…

В Петровском был и на Коре

В тяжелых я работах,

Вставал с слезами на заре,

Ложился спать в заботах.

В тюрьме сидел и вольно жил,

Тянулся год за годом.

Надежды я похоронил

Под чуждым неба сводом.

Тянулись так пятнадцать лет…

Надежда появилась,

Мелькнул погасшей жизни свет,

Свобода мне открылась.

Я взял билет и с ним пошел,

Летел я вольной птицей,

С ним проходил хребты и дол —

Станица за станицей.

Куда ж, зачем? и сам не знал;

Тащился я усталый.

Нигде привет меня не ждал

В одежде обветшалой.

Войдешь в станицу и с трудом

Ночлег найдешь с приветом.

В другой всю ночь из дома в дом

Проходишь до рассвета.

Глядят с презреньем на меня;

Не видно сожаленья, —

И час от часа, день от дня

Я чуждый стал терпенья.

Не мил и божий свет мне стал

И в тягость увольненье.

Я шел вперед и рассуждал:

«Ах, где стряхну мученье!»

В деревне жить, пахать, косить

От роду я не знаю

Снопы вязать и молотить

Совсем не понимаю.

Далее мы извлекаем следующие лучшие строки, где поэт жалуется на бедность.

О бедность, бедность, недруг злой!

Твоя волшебна сила,