Песнь в мире тишины [Авторский сборник] - [83]

Но что же все-таки случилось? Что делает теперь эта бедняжка? Раз уж так случилось, он не оставит ее до самой смерти — и пусть убираются ко всем чертям люди вроде Бэннона. Но ведь никуда не денешься и от того, что он во власти Бэннона и тот может запросто его погубить, и не то что из-за Елены, а просто потому, что он босс.

— А-а, — застонал Пауэлл, — здорово же он меня подцепил.

Перепуганный, он вскочил с кресла, в котором сидел скорчившись, и зашагал по комнате, рассеянно перебирая безделушки, и вся его высокая, внушительная фигура так нелепо контрастировала со слабостью его духа.

«Чем все-таки Бэннон превосходит меня? И отчего он так неизменно удачлив и денег у него полным-полно? Сумел бы он преодолеть все сложности службы у Ханнафордов и подняться на вершину лестницы, как это сделал я?»

Такова уж твердая уверенность каждого клерка, надзирателя, мастера или управляющего, уверенность, присущая, впрочем, не только этому классу, — безграничная уверенность в том, что его дело не по плечу никому другому — ни в отношении ума, точности, опыта, навыков, искусности, ни в смысле произволения свыше — и выполнить его с той же степенью совершенства не в состоянии никто другой. В самовлюбленности, как и во многом другом, существуют градации, но есть десятки тысяч людей, чья вера в бога куда менее пылка, чем их уверенность, что никто другой не может исполнить их долг хотя бы наполовину так же хорошо, как они сами. А сколько людей готовы расплыться в сочувственной улыбке при виде бессилия соперника выполнить их работу, хотя бы на четверть так же успешно, как это делают они. Вот с подобной верой в душе и бредет день за днем каждый клерк к своему столу и к своей судьбе. Эрик Пауэлл не был просто заурядным клерком; он возвысился, высоко взлетел, и оттого эта вера у него была незыблемой. А все эти Бэнноны, эти жирные надсмотрщики, были словно скользкие зубья на зубчатом колесе мира. Даже если их разглагольствования и трескучие фразы произносились ежедневно с минимумом усилий и эффекта, их власть смещать, попирать, уничтожать оставалась непререкаемой, и держалась эта власть богатством. У Бэннона не было ничего, кроме денег, но денег у него было слишком много, денег не по заслугам, не по разуму, не по особой одаренности, и вместе с тем не на шутку много. Слишком много — это плохо, однако слишком мало — еще хуже.

Стук в дверь испугал его. На пороге стояла горничная:

— Вас хочет видеть какая-то дама.

Это была она, Елена; она нагнулась, чтобы поставить саквояж.

— А-а, добрый день! — воскликнул он с наигранной любезностью, устремляясь вперед и протягивая руку. А когда горничная удалилась и дверь за ней захлопнулась, прошептал тихо и встревоженно:

— О моя бедняжка…

Елена оглянулась, желая убедиться, что они остались одни.

— Поцелуй меня, — сказала она. Но Пауэлл точно не слышал.

Тогда, слегка растерявшись, она принялась стаскивать перчатки.

— Все кончено, ты понимаешь?

— О! Что значит кончено? — сказал он натянуто. — Этого не может быть.

Елена пожала плечами и с недовольной гримасой раздраженно швырнула перчатки на стол. Пауэлл схватил ее за руки и подтолкнул к креслу.

— Садись сюда! И рассказывай, рассказывай все!

— Письма… Я как дура хранила их…

— Я тебе говорил, — прервал он, — не делай этого. Твои я уничтожил.

— А твои я предпочитала хранить, — сказала Елена холодно. — И он их обнаружил. По-видимому, кое о чем он догадывался и раньше и устроил за нами слежку. А теперь он украл мои письма — твои письма. Я готова убить его. Проклятый старый козел!

Для очарованного взгляда Пауэлла среди прочих женщин она все еще была лебедем — с плавной, величавой грацией изящной ее фигуры, с матовой бледностью кожи и безупречными чертами лица, которое вспыхивало порой такой любовью. И оттого, несмотря на весь его страх и несчастливый поворот событий, ее отчаяние ранило Пауэлла в самое сердце.

— Ну полно, полно, моя дорогая! — И, присев на подлокотник кресла, он, как будто ничего не произошло, снял с нее шляпку, плотно сидевшую на голове. Елена, в темном меховом жакете, откинувшись на спинку кресла, провела ладонью по его щеке, и на прекрасных ее пальцах сверкнуло с полдюжины колец, а от ее груди повеяло едва уловимым запахом фиалок. Она поцеловала его, словно желая рассеять свои сомнения, и сказала с печальной улыбкой:

— Все кончено, говорю я тебе.

— Кончено?

— Ты знаешь, я ушла от него.

— Ушла? Где же он?

— Я должна была это сделать. Он в городе. Я решила — приеду сюда, и мы поговорим с тобой обо всем.

— Обо всем? Ну конечно, Лена, ты поступила правильно!

— Правда? — спросила она. — Ты уверен? А ты можешь меня приютить?

— Приютить тебя?! Ты имеешь в виду — здесь? О-о, но я, право, не знаю… Боюсь, что нет… Мне в самом деле очень жаль, но я… Пожалуй, я не в силах этого сделать…

Елена взглянула на него насмешливо:

— Не в силах?

Он ответил не сразу, он находился в состоянии какого-то психического шока. Все это было так стремительно… И как это похоже на нее, такую порывистую и пылкую, стоит ей воодушевиться. Боже мой, но это же безумие!

— Ты хочешь остаться здесь, у меня? Нет, Елена, об этом не может быть и речи! Моя хозяйка — ужасная поборница благопристойности. Можно не сомневаться, что она уж не упустит случая обронить этакий прозрачный намек относительно твоего пребывания здесь со мной наедине, бьюсь об заклад!