Песнь в мире тишины [Авторский сборник] - [77]

— Возведи себе камин, — оборвал его священник, — а уж я позабочусь о том, чтобы ты его чистил.

— Шли бы вы себе, — сказал Грогго, — шли бы вы подобру-поздорову.

Так он и жил, как прежде, до тех пор, пока снова не расцвело лето, и тогда стал он бродить между скал по берегу моря. Холмы уходили вдаль, то спускаясь полого, то круто вздымаясь к бескрайнему небу, и здесь-то Грогго и полеживал, следя за плавным полетом чаек и слушая, как с бесплодным пылом шумят морские волны и как ветер крадется в зарослях скрипучей блестящей травы, и над островками клевера, и над румянкой, и над заячьей капустой.

Как-то повстречался ему тут приходский констебль и обменялся с ним приветствиями.

— Грогго, ты должен построить себе камин, пока не пришла зима.

— До зимы еще далеко.

— Но ты должен построить его загодя. И никаких твоих отговорок, — дескать, потом, да на будущий год. Берись за дело без проволочек.

— Я отдал бы бушель вишен, только бы не слышать больше про этот камин, — ответил Грогго.

— Эка невидаль — вишни! Да нынче, Грогго, на них такой урожай, какого я и не припомню. Ветки просто гнутся под их тяжестью. Пока соберешь эти вишни да перетаскаешь, всю спину разломит.

— Ну, пусть это вас не заботит, господин констебль. Я не припомню, чтобы и скворцы вылуплялись так рано, как нынче, а это такие ловкие сборщики вишни, что лучше и не сыщешь.

— Но я разумею человека, Грогго, человека с лестницей и корзиной.

— Скворцы-то без корзины управляются, и ни разу не довелось мне видеть, чтобы скворец нес лестницу или чтобы ветка у него сломалась, не говоря уже о спине. Они вам дочиста оберут вашу вишню, и я готов поручиться, что дело обойдется без ломоты в костях, господин констебль.

— Так вот, Грогго, — начал констебль, — что касается твоего камина…

— Мне пора, — прервал его Грогго. — Мне пора идти.

В скором времени получил он уведомление от местных блюстителей закона, где говорилось, что противозаконно дому не иметь камина, и предписывалось Грогго поставить себе камин без всякого промедления и впредь жить в соответствии с законом, со сложившимся обычаем и с тем, как в мире заведено. А в противном случае притянут его к суду, и там либо он найдет доводы в свое оправдание, либо понесет кару.

К слову говоря, Грогго, который не питал особого уважения к чужим мнениям и взглядам, весьма почитал закон, и тут он понял, что не под силу ему больше противиться такому высокому попечению.

— Увы, увы! Выше головы не прыгнешь, плетью обуха не перешибешь. Так и быть, заведу себе камин. Ладно.

Таков был его ответ блюстителям закона. И вот, пока еще дни стояли длинные, взялся он за работу, а к тому времени, когда дни укоротились, над крышей его дома выросла, словно мартовская луковица, превосходная труба. В день, когда работа была закончена, созвал к себе Грогго своих соседей. И вечером пришли они к нему попировать по этому случаю. Соседи сказали: «Грогго, мы пришли разжечь огонь в твоем камине». И они положили в новый очаг поленья и подожгли их, а старый Грогго вышел за порог и смотрел, как вьется дым из его трубы и долго тянется дорожкой в лунном небе. Потом он выпил полпинты джина и пустился в пляс.

— Браво, Грогго! Ай да молодчина!

И они объявили, что заблудшая овца наконец-то вернулась в стадо.

Некоторое время все обстояло благополучно. Никто и никогда так не усердствовал в заботах о камине, как старый Грогго. В своем радении о нем он перешел всякую меру, и чистил его в любое время дня и ночи, была в том надобность или нет. Первое, что бросалось в глаза поднявшимся спозаранку соседям, это метла, торчащая из трубы Грогго, да и ночным гулякам порядком наскучило его рвение, Необъяснимы пристрастия, свойственные душе человека. Но что же породило это пристрастие? Был ли то неистовый пыл новообращенного, или горделивый восторг обладателя дымовой трубы, или, быть может, уважение к блюстителям закона? Нет, совсем, совсем другое! Угли в камине никогда не прогорали, Грогго словно дал обет свято оберегать их, и сам камин был предметом неусыпных и тщательных забот, однако огонь, пылающий внутри дома, породил в старике неведомый ему доселе ужас: одна искра от догорающей головешки — и вот его тростниковую крышу охватывает пламя, рушатся стропила, и он погребен под ними или задохся в дыму… Здравый смысл уступил место постоянной тревоге, и не раз глубокой ночью Грогго просыпался в холодном поту, вскакивал и, охваченный паникой, выбегал па улицу, пугая соседей воплем: «Эй, гарью пахнет!». Они кричали ему: «Успокойся, успокойся, Грогго! Нигде ничего не горит!». Но хотя и впрямь ничего не горело, Грогго не утихомиривался и так часто выкидывал эдакие коленца, что раздосадованные соседи стали проклинать день и час, когда Грогго поставил у себя камин. Спору нет, осмотрительность принадлежит к числу добродетелей, но неумеренная осмотрительность вредна для тела и пагубна для духа.

Что же можно сказать о Грогго и терзавших его страхах? Подчинись он тайному желанию своего сердца, он сбросил бы с крыши трубу и своими руками разрушил бы камин. Но Грогго был настоящий человек, кремень! Флюгер, который вертится по воле ветра, не ведает о гордости человека и о достоинстве, которым тот наделяет своих богов. Могущественна воля к жизни в человеке, но дух его подобен стервятнику, подстерегающему добычу: гордость помешала Грогго вернуться к милым его сердцу привычкам, и похвалы соседей слишком запали ему в душу, чтобы он мог теперь от них отказаться. Однако эта гордость не помешала Грогго пристроить лестницы к чердачному окну, обеспечить себя множеством запасных выходов, изобрести решетки для защиты от искр и понаставить во всех углах кадки с водой, в которых с успехом можно было бы развести уйму рыбы! И он подвесил к стропилам прямо над своей кроватью бочку, наполненную водой, собираясь опрокинуть ее на себя с помощью веревки, если пожар застигнет его во время сна.