Песнь в мире тишины [Авторский сборник] - [74]

И вот отправился Томас Бодами к священнику и попросил его о помощи.

— А! — сказал священник. — Ты, очевидно, хочешь покаяться, сын мой?

— Нет, сэр, — сказал Бодами, — не хочу я каяться, Да и в чем мне каяться?

— В своих грехах.

— А какие мои грехи?

— Это должен сказать мне ты, — пояснил священник.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся старый Том. — Не на такого напали, меня на этом не поймаешь!

Священник оторопел, услышав эти речи от такого человека, да и при таких обстоятельствах.

— Веди себя пристойно, Томас Бодами! — воскликнул он.

— Ах, ваше преподобие, не сердитесь на меня. У меня и без того на душе кошки скребут, навалились на меня мои года, как ни считай, а семь раз по десятку — в аккурат семьдесят выходит, против арифметики не пойдешь. Я и подумал, не найдется ли у вас для меня капельки утешительного, чтобы от сердца отлегло.

Священник ответил, что не в его силах помочь ему, раньше чем Том не облегчит свою душу покаянием.

— Но, ваше преподобие, что было, то прошло и позабыто. Чего там старое поминать!

— Ничто не прошло, и ничто не будет позабыто до тех пор, пока ты не покаялся. Ты стар, Бодами, и тебе надлежит очистить душу перед днем Страшного суда.

— Ну, — сказал Бодами, — у меня еще до этого не дошло.

Так он и ушел ни с чем, думая про себя: «Я сделал все, что мог, пусть-ка другой попробует сделать больше». И он прямиком отправился в таверну «Веселый Джордж» и загулял там вовсю, но прошел день, другой, и снова дали о себе знать почечные колики. И тогда он опять пошел к священнику.

— Ты раскаялся? — спросил его священник.

— Да, сэр! Как есть во всем раскаялся. Ей-богу, сэр, во всем дочиста.

Священник смерил его взглядом.

— Нет, — сказал он, — это не так. Я в это не верю. Твое раскаяние не чистосердечно. Меня ты не проведешь. Сейчас ты еще хуже, чем был, да ты попросту пьян, еле на ногах держишься. И как только тебе не стыдно! Ступай отсюда, ступай. — И он выставил Бодами за порог. Но не успел тот отойти на несколько шагов, как священник окликнул его.

— Постой… Приходи-ка опять через неделю.

Тот оглянулся и спросил:

— Через неделю, говорите?

— Да, через неделю, — ответил священник.

— И вы будете ждать целую неделю, ваше преподобие?

— Да, — ответил священник, — да, я буду ждать.

— Ладно, — сказал Томас Бодами, — можете на меня положиться. Я не подведу.

И это были не пустые слова. Вовсе не пустые. Ему не терпелось, чтобы настал долгожданный день. Но по мере того как шло время, первоначальный пыл его угасал и решимость ослабевала, и когда из семи дней прошло четыре, он пришел к мысли, что дело это не такой уж большой важности и что, пожалуй, можно обойтись и без священника. Вы, верно, скажете, что Томас Бодами стремился исправиться или встать на другой путь, только когда ему туго приходилось, но в конце концов это и есть подходящий момент для раскаяния. Вели ему священник прийти в любой день при одном условии, чтобы он был трезв, Томас Бодами, наверное, думал бы о спасении своей души не больше, чем он думал о своих грехах, он попросту забыл бы об этом; но условленная встреча — вещь не шуточная, и чем она ближе, тем неотвратимее.

Когда миновала неделя и настал назначенный день, Томас Бодами отправился к священнику. Подошел он к дому священника — а дело было вечером — и в темноте постучался в дверь. Священник отворил ему. Увидев Томаса, он сказал:

— Ба! Да это ты, Томас Бодами.

— Да, сэр, — сказал Бодами, — это я.

— Чем я тебе могу быть полезен?

— Сэр, вы сами велели мне прийти через неделю.

— Вот как? Ну что ж, заходи, заходи.

И священник провел его в свой кабинет, холодную и мрачную комнату, где стены были увешаны картинками на сюжеты из священного писания.

— Ну, — говорит он, — надумал ты наконец покаяться?

— Да нет, сэр, — говорит Бодами, — еще нет. А вот я подумал — вы уж не взыщите: может, вам охота отведать доброй зайчатины?

И, запустив руку за пазуху, он вытащил убитого зайца и вручил его священнику.

— Помилуй бог! — воскликнул священник. — Ну и заяц, всем зайцам заяц, мистер Бодами!

— А вот и добавок к нему, — сказал старый Том, извлекая из глубин своих карманов пару куропаток.

Священник принял птиц и стоял, держа на весу в одной руке зайца, в другой куропаток, словно сравнивая их. Он посмотрел на зайца, посмотрел на куропаток и перевел взгляд на Бодами.

— Это очень любезно с твоей стороны, — сказал он неуверенно, — очень, очень любезно! Но… гм… видишь ли… право…

— Да вы не сомневайтесь, ваше преподобие, — сказал Том. — Они мне достались честным путем, безо всяких этаких штук. Держите их. Они ваши, сэр.

— Гм… хорошо… Но, понимаешь ли, Бодами, я не могу потворствовать… Я ни в коем случае не могу потворствовать…

— Да уж, конечно, ваше преподобие, как не понимать, но, ей-богу, все было чин чином. Вот этот заяц, этот самый заяц, заскочил в мой сад прошлой ночью — они ведь скачут где попало, эти зайцы, беда с ними, да и только. Я его и раньше предупреждал, этого косого: «Смотри, дескать, допрыгаешься, угодишь в жаркое!». А раз было ему уже предупреждение, я и уложил его на месте. Ну, а что до куропаток, сэр, насмотрелся я на них. Уж такие это безобразницы! Вот я и вымочил горсть зерна в бренди, как следует вымочил, да и рассыпал там, где они хороводятся. Ну, они и приманились и мигом склевали зерно, будто это нутряное сало, и через пять минут так наклюкались, что их шатало. Тут я, конечно, подоспел и прикончил их.