Песнь теней - [71]

Но ничего не помогало.

Закрыв глаза, он по-прежнему видел лицо сестры – каким оно стало после того, как он назвал ее Королевой гоблинов. Это прозвучало не ласково, а осуждающе. Он все еще видел, как слова словно стрела пронзили ее ребра, и выражение ужаса, боли и предательства на ее лице одновременно и потрясли, и успокоили его. Они оба ушли далеко от дома и оба изменились: его сестра стала женщиной, а он – дрожащей развалиной. У Лизель был Эрлькёниг, а у Йозефа был маэстро Антониус, хотя должно было быть наоборот. Его сестра была рождена для славы, признания и всеобщего поклонения. Он был рожден для Рощи гоблинов.

Когда спустилась ночь, Йозеф направился обратно к поместью. Он устал, от измождения у него под глазами и на щеках появились черно-синие впадины. Ему хотелось уснуть, опустить голову на подушку, забыть полные упрека карие глаза Лизель. Его первое воспоминание – это глаза сестры над краем его люльки, огромные, сияющие и полные любви. Из раннего детства он больше почти ничего не помнил. Рядом была Лизель, всегда Лизель, и с ней он чувствовал себя в безопасности. Но он не мог простить сестре того, что ее не было рядом, когда он нуждался в ней больше всего. Что она отправила его прочь, хотя каждая клеточка его существа умоляла о том, чтобы остаться.

Вернувшись, наконец, на земли Сновин-холла, Йозеф поднял глаза и посмотрел на окно второго этажа, где, как он знал, спала его сестра. К своему удивлению, он увидел ее, стоящую на фоне темной комнаты в белой ночной сорочке и очень похожую на привидение. Резкая боль пронзила его тело, скрутив внутренности в узел противоречивых чувств – чувства вины, обиды, ненависти и любви. Глядя на нее, он испытывал бесконечную, беспрерывную боль, и ему хотелось пустить себе кровь, чтобы стало легче. Приложить к телу сотни пиявок, чтобы избавиться от дурной крови и дурных мыслей.

Он отвернулся.

Вдали он различил прихрамывавшую фигуру графини. В кромешной тьме ее тропу освещали только звезды, но женщина шагала энергично и решительно. Возможно, она знала дорогу назубок. Слабая волна любопытства затрепетала у него в груди, такая незаметная, что он с легкостью не обратил бы на нее внимания, если бы не один нюанс:

Она следовала за шепотом.

Беззвучный шепот обычно четче всего доносился со стороны макового поля, и Йозеф подумал, что графиня, должно быть, тоже слышит пульсирующие вздохи – будто бриз колышет траву. «Безымянный, – твердили они. – Захватчик».

Йозеф всегда игнорировал этот шепот, как игнорировал многие вещи, прогоняя свои эмоции. Так он поступил, отвернувшись от Франсуа. Ложась спать, он порой видел не полные упрека глаза Лизель, но губы своего возлюбленного. За свою жизнь Франсуа научился мастерски носить маску безмятежного спокойствия, и она стала его оружием в мире, враждебно настроенном к людям его цвета кожи, но Йозеф знал, где искать брешь в этой маске. Настоящие чувства скапливались в уголках его рта, плотно сжатого от ярости или искривленного от грусти. Чувства сестры и возлюбленного давили на Йозефа своей тяжестью, и он устал тащить на себе их бремя. Шепот был очередным грузом, который ему предстояло на себя взвалить.

Но этим вечером он решил последовать за голосами. За графиней. Он мягко ступал по высохшей траве и сломанным веткам и не заметил, как алые лепестки маков увядают и умирают после того, как по ним проходит графиня. И как рядом с ней смолкает шепот.

Лишь когда графиня обернулась и посмотрела на него, Йозеф понял, что все это время она знала, что он идет за ней.

– Здравствуйте, Йозеф, – мягко произнесла она.

Ее голос затерялся среди шипящего бриза, а маки бормотали: «беги, беги, беги». Но Йозеф не убежал.

– Здравствуйте, мадам, – ответил он. После долгого молчания его голос поверх шепота прозвучал хрипло, но твердо.

Зеленые глаза графини сверкнули в темноте.

– Вы не играете?

Он знал, что она говорит о его скрипке.

– А вы не слышите?

Она склонила голову набок. В тусклом свете свечей, льющемся из окон, Йозеф видел, как ее губы шевелятся, произнося слова, но они потонули в какофонии безмолвных предостережений. «Берегись, берегись, берегись!»

– Простите, – сказал он. – Боюсь, я не совсем понимаю.

Она лишь улыбнулась, наклонилась, сорвала цветок, и Йозеф вздрогнув, услышав беззвучный болезненный крик.

– Вам известно, почему символом дома Прохазки является мак? – спросила она.

Он не ответил.

– Говорят, – продолжала графиня, – что Ярослав Прохазка основал свое имение на месте великого сражения, где погибло множество солдат, напитавших землю своей кровью. – Она поднесла лепестки к носу, и хотя Йозеф знал, что эти цветы не пахнут, ему почудилось, что он уловил в воздухе легкий аромат меди. – Дом было построен в память об их жертве, а это поле маков посажено для того, чтобы увековечить их уход.

Йозеф взглянул на сморщенные и высохшие лепестки у ее ног, черные и хрупкие.

– Как бы я ни старалась, я так и не нашла здесь никаких признаков сражения, – призналась графиня. – Но это не означает, что здесь не проливалась кровь.

«Берегись, безымянный, берегись».

– Что вы имеете в виду? – Йозеф точно не знал, кому задает вопрос – графине или макам.