Песнь теней - [42]

Собственность Эрлькёнига

Гостиная на первом этаже была маленькая и скорее напоминала ризницу в церкви, нежели комнату для приемов. Она даже была немного похожа на ризницу – вдоль стен располагались панели из темного дерева, похожие на хоры, а гранитный пол покрывал персидский ковер. Акустика в этом месте была очень необычной, одновременно и приглушенной, и богатой на эхо, и я снова невольно подумала о том, как это странно со стороны столь известного любителя музыки, как граф, – устроить импровизированный концерт в таком месте.

Граф и графиня уже удобно расположились на плюшевых стульях из красного бархата в противоположных концах комнаты, друг напротив друга, когда в помещение вошли мы с Йозефом. Клавесин стоял между супругами, и они походили на божества, охраняющие вход в музыкальный Подземный мир. Маски никто не снял: графиня продолжала быть фрау Перхтой в лебединых перьях, а граф – Der Tod в маске черепа. Отражения и противоположности: черное и белое, ночь и день, если не считать приколотых к костюмам маков, капель крови.

– Добро пожаловать, – сказала графиня. – Располагайтесь удобнее. Как только вы почувствуете, что достаточно разыграны, мы позовем сюда остальных гостей.

– И мою сестру? – спросила я. – И Франсуа?

Граф улыбнулся.

– Уверен, они придут вместе с остальными.

Его супруга указала на клавесин.

– Ваше королевство ждет, дети мои.

Мы с братом переглянулись и направились к инструменту. Йозеф опустил футляр и достал из него скрипку, пока я усаживалась за клавесин. Я подняла ладони к клавишам черного цвета и цвета слоновой кости. Они располагались по принципу, противоположному всем остальным клавиатурам, на которых мне доводилось играть. Традиционно белые клавиши были черными, а привычные черные, напротив, – белыми, и на одно мгновение, в которое внутри меня все похолодело, я испугалась, что разучилась играть. От перевернутых цветов у меня закружилась голова, и я стала сомневаться, помню ли я, как нажимать на клавиши и даже помню ли я ноты.

– Лизель? – Йозеф держал смычок на весу перед струнами, готовый заиграть.

Я прогнала смятение, успокоилась и сыграла несколько аккордов. Клавесин, каким бы старым он ни был, оказался в хорошем состоянии – о нем явно заботились. Клавиши были мягкими и податливыми, струны настроены. Йозеф кивнул мне, и я дважды сыграла ноты соль, ре, ля и ми, пока Йозеф настраивал скрипку. Затем он, разогревая кисти, добросовестно выполнил свои упражнения: гаммы, трети, четверти, пятые доли, повторяющиеся раунды музыкальных фраз.

Я разыгрывала руки, пытаясь не только приспособиться к совершенно новому для себя инструменту, но и настроиться на исполнение для публики, а не только для себя. Я уже давно перестала выполнять упражнения на ловкость, которые папа заставлял нас проделывать каждый день, и пальцы показались мне толстыми и свинцовыми.

– Вы готовы? – Графиня наблюдала за нами с живейшим интересом, а вот внимание графа, казалось, было направлено на что-то иное. Для человека, который из-за моей музыки так стремился привезти меня сюда – в Вену и в этот самый дом – он проявлял на удивление мало интереса к нашей игре. Поначалу его неуклюжую эксцентричность я отнесла на счет его харизмы или приняла это за следствие замутненного опиумом разума, но теперь мой покровитель снова внушал мне ужас.

– Не будете ли вы так любезны, – застенчиво промолвила я. – Я оставила фолиант с нотами наверху, вместе с плащом и остальными своими вещами. Не мог бы кто-нибудь?..

Не успела я договорить, как в комнату вошел еще один лакей, одетый в красное. На серебряном подносе он нес мой фолиант в кожаном переплете. Ощущение ужаса усилилось. Комната, мои хозяева, весь дом, жутковатые гости и странное сходство лакеев в ливреях усилило растущее чувство нереальности происходящего.

Я поблагодарила лакея натянутой улыбкой, раскрыла фолиант и пролистала ноты, пока не нашла «Эрлькёнига». Я изо всех сил старалась не обращать внимания на давление, которое испытывала под взглядами графа и графини. Они смотрели так пронзительно, так испытующе, что это было уже не любопытство, а какой-то голод или страстное желание, которое пульсировало и исходило от них, словно волны парфюма, и от этого мне становилось и совестно, и радостно.

Я установила ноты на подставке и снова села на табурет. Посмотрела на Йозефа, пальцы которого машинально беззвучно бегали вдоль стана скрипки, разминаясь. Этот обыденный жест, безразличие к исполнению ударило меня больнее, чем его холодность ко мне: Йозеф был чувствительным и робким. По крайней мере, когда-то был.

– Не позвать ли ваших гостей, ваше сиятельство? – вяло спросил он.

Графиня улыбнулась и откинулась на спинку стула.

– Я надеялась, что вы побалуете нас двоих частным исполнением «Эрлькёнига», герр Фоглер, – сказала она. – Надеюсь, вы не возражаете.

Йозеф пожал плечами, но тут же поспешно и вежливо поклонился.

– Как вам будет угодно, ваше сиятельство.

Он прижал инструмент к плечу, свободно держа смычок в опущенной руке, поднял взгляд и посмотрел в мои глаза, ожидая, чтобы я к нему присоединилась. Низкая, настойчивая пульсация охватила основание моего черепа, и я пожалела, что, пока была наверху, не съела ни крошки с одного из бесчисленных банкетных столов. Я чувствовала себя так, будто проглотила песок, но улыбнулась брату и кивнула. Он выпрямил спину и прижался подбородком к скрипке, а я положила ладони на клавиатуру, ожидая его сигнала. Йозеф взмахом смычка задал темп, и мы приступили к исполнению