Песнь призрачного леса - [55]

– Одну вещь знаю, – отзывается Седар и с фирменно кокетливой улыбкой затягивает «Дубравушку».

Сара широко распахнутыми глазами с беспокойством косится на меня, но я передергиваю плечом и вступаю со скрипкой.

Это все равно было неизбежно. Шок от первого столкновения с моей «крестной» песней на «Открытых микрофонах» давно прошел, и теперь я в состоянии просто ловить кайф от «Дубравушки». И даже исполнять на заветной скрипке!

Чего я никогда не смогу – так это внимать ей или играть ее, не слыша в голове голоса папы. Каждая строчка выжжена в моем сознании родным почерком. Каждая нота – привет от отца. Чем дольше мы играем, тем сильнее зажмуриваю глаза и позволяю потоку воспоминаний унести меня далеко-далеко: папа пробуждает меня «Дубравушкой» поутру и гладит по взъерошенным волосам. Папа забирается в кабину своего фургона и машет мне в окно. Папин гроб опускают в могилу, и звонкий голос его уходит от нас глубоко под землю.

Лети, моя скрипочка, обволакивай меня исступленным стенанием… Безотчетно ускоряю темп, остальные за мной подтягиваются, словно и их моя внутренняя энергия тянет за собой. Все быстрее, быстрее… и вот мы уже играем так быстро, как на моей памяти никто никогда «Дубравушку» не играл. Уже пальцы должно бы судорогой сводить, но я почти не чувствую своей плоти, отделилась от нее, растворилась в музыке. Не поднимая век, только ее и впитываю, и в конце концов она становится осязаема, она во мне, она течет по моим венам. Уверена: если сейчас открыть глаза, перед ними предстанет зияющая бездна океанская.

Седар уже даже не пытается петь, слишком громко воет скрипка, ее не перекричишь, на «ринге» остались только инструменты: мандолина неистово звенит, скрипка стонет, два банджо дребезжат из последних сил, гитара Кеннета отчаянно пытается пробить себе место. А «Гибсона» Орландо вообще не слышно. Распахнув наконец перенапряженные очи, он, не мигая, в шоке, в столбняке уставился на что-то прямо за моей спиной.

Разворачиваюсь назад всем корпусом, чтобы не прекращать играть, и вижу: в дверях незнакомая женщина – темные волосы всклокочены, карие глаза под длинными ресницами – как у Сары. Я сразу узнаю ее по фотографии над кроватью моей подруги. Сто раз рассматривала. Это ее мать.

Ее покойная мать. И я тону в водовороте чувств, смешанных из страха, раскаяния, радости, надежды – сам черт не разберет.

– Сара… – чудом удается каркнуть мне, но смычка от струн не отнимаю. Подруга смотрит прямо на меня, мамы за моей спиной не замечает. – Сзади… – Смещаюсь вбок, освобождая ей обзор.

Увидев призрак, она роняет банджо.

Ковер приглушает его глухой стук, но Седар и Роуз уже тоже заметили, опустили инструменты и взирают на необыкновенную сцену в немом испуге. Я же продолжаю водить смычком – отчасти потому, что не хочу останавливаться, отчасти потому, что не могу. «Дубравушка» взяла меня в полон.

– Мама? – Сара медленно поднимается с тахты, как зомби, пересекает комнату, на ходу машинально снимая с себя один за другим все напальчные «когти» для струн (на полу остается из них дорожка), и замирает в двух метрах от матери. Теперь обе молча созерцают друг друга, и у каждой на лице – такие эмоции, что трудно на них смотреть.

Наконец Сара тянет руку к маминой щеке, и я могу вообразить, как сжимается ее сердце при тактильном контакте, – мне не забыть той ночи, когда в мою спальню явился дух старика. Не забыть колючего, безнадежного холода от его прикосновения.

– Ты же умерла, – отчетливо и внятно произносит Сара, но голос ее все равно почти тонет в звуковых волнах от скрипки.

Седар кладет руку мне на плечо, и я понимаю: тем самым он умоляет меня прекратить пиликать, но, если я сейчас остановлюсь, Сара может так и не услышать голоса своей матери. Поэтому просто меняю мелодию и играю теперь гораздо тише. Наш ковбой смотрит вопросительно – я отрицательно качаю головой – и оставляет меня в покое.

– Прости, что оставила тебя одну… – Глаза привидения притягивают к себе потусторонним блеском – не оторвешься.

– Почему ты ушла? – Сара обхватывает сама себя за локти, в голосе ее дрожит нота отчаяния. Вероятно, она посылала этот вопрос в пустоту до нынешнего дня тысячи раз.

Мать отводит взгляд, ищет им чего-то, будто никак не решается открыть истину: не уверена, что Сара ее выдержит.

– Мне было так грустно. Очень грустно. И тяжело. Все было тяжело. Заниматься собой было тяжело. Встать с кровати было тяжело.

Сара на несколько шагов отступает, ее мать следует за ней, вплывает в освобожденное пространство. Ее руки тянутся к Сариным щекам, и, к удивлению моему, дочь не уклоняется. Даже не вздрагивает!

– Я так тебя любила, – продолжает пришелица с того света. – Самое очаровательное, идеальное дитя… Я тебя была недостойна. Даже одного твоего мизинца. Ты нуждалась в ком-то, кто даст тебе больше. Позаботится лучше. Мне казалось, я правильно поступаю… уходя.

– А я так по тебе скучала, – отзывается Сара. – И сейчас скучаю.

– Ты простишь меня?

Девушка кивает, глаза наполняются слезами.

Призрак заключает ее в такие неистовые объятия, что даже я на расстоянии чувствую. Потом смотрит через плечо дочери и встречается глазами со мной. В лице – мольба. Просит отпустить…