Песнь небесного меча - [2]

Ралла захихикал рядом со мной.

— Ты был в этой армии, Ралла? — спросил я.

— Да уж раз двадцать, господин, — ответил капитан.

— Она меня любит, — надулся Ситрик.

— Она любит твое серебро, — ответил я. — Кроме того, зачем вкладывать новый меч в старые ножны?

Странные беседы ведут люди перед битвой. Они говорят обо всем, кроме того, что их ждет. Мне доводилось стоять в «стене щитов», глядя на врагов — яркие клинки, темная угроза, — и слышать, как двое из моих людей неистово спорят о том, кто из них варит лучший эль. Страх висит в воздухе, как туча, и мы болтаем о пустяках, чтобы притвориться, будто этой тучи здесь нет.

— Поищи себе пышную молодуху, — посоветовал я Ситрику. — Дочка горшечника созрела для замужества. Ей, должно быть, лет тринадцать.

— Она глупа, — возразил он.

— А ты-то? — вопросил я. — Я даю тебе серебро, а ты швыряешь его в первую попавшуюся дыру! Когда я в последний раз видел твою шлюху, она носила браслет, который я тебе дал.

Ситрик шмыгнул носом и ничего не ответил.

Его отец был Кьяртаном Жестоким, датчанином. Ситрик родился от одной из саксонских рабынь Кьяртана и все равно был хорошим мальчиком… Хотя, по правде сказать, уже и не мальчиком. Он превратился в мужчину, который стоял в «стене щитов». В мужчину, который убивал. И нынче ночью ему снова предстоит убивать.

— Я найду тебе жену, — пообещал я.

И тут мы услышали вопль. Он был слабым, потому что доносился издалека — всего лишь скребущий звук в темноте, говоривший о том, что боль и смерть находятся к югу от нас. Снова раздались вопли и крики. Вопили женщины, а мужчины, без сомнения, погибали.

— Будь они прокляты, — горько сказал Ралла.

— Это наша работа, — отрывисто отозвался я.

— Мы… должны… — Ралла выговорил это, запинаясь, — и замолчал.

Я знал, что он собирался сказать. Что мы должны отправиться в деревню и защитить ее, — но Ралла понимал, каким будет мой ответ.

Я бы сказал, что мы не знаем, на которую из деревень напали датчане. Но даже если бы я это знал, и то не стал бы ее защищать. Знай мы заранее, куда направляются враги, то могли бы прикрыть селение. Я разместил бы свой небольшой отряд в деревенских домишках, и, когда появились бы викинги, мои воины выскочили бы на улицу с мечами, топорами и копьями и убили бы нескольких противников. Но в темноте многие из врагов спаслись бы, а я этого не хотел. Я хотел, чтобы погиб каждый датчанин, каждый норвежец и пустившийся в набег воин — все, кроме одного. Единственного выжившего я послал бы на восток, чтоб рассказать викингам, разбившим свои лагеря на берегах Темеза, что Утред Беббанбургский их ждет.

— Бедняги, — пробормотал Ралла.

Сквозь путаницу ветвей я увидел на юге красное зарево — горела соломенная кровля. Зарево все ширилось, становилось ярче и наконец осветило зимнее небо за рощицей. Огонь отражался в шлемах моих людей, словно покрывая металл красной пленкой, и я велел всем снять шлемы, чтобы вражеские часовые на большом корабле, стоявшем впереди, не увидели этот отраженный блеск.

Я тоже снял свой шлем с серебряной волчьей мордой. Я, Утред, властелин Беббанбурга, в те дни был властелином войны. Я стоял на борту судна в кольчуге, в кожаной одежде, в плаще, при оружии, молодой и сильный.

Половина моего отряда находилась на судне Раллы, в то время как вторая половина была где-то на западе, верхом, под командованием Финана. Во всяком случае, я надеялся, что мои конники ждут там, на западе, окутанном ночью.

А мы на судне развлекались пустыми разговорами, потому что нам предстояло скользнуть вниз по реке и найти врага, пока Финану приходится вести своих людей через черную ночную страну. Но я доверял Финану. Он будет там, где положено, ерзая и гримасничая в ожидании момента, когда можно будет обнажить меч.

За долгую дождливую зиму мы не в первый раз пытались устроить засаду на Темезе. Но впервые такая попытка обещала увенчаться успехом. Перед этим мне дважды говорили, что викинги явятся через брешь в разрушенном лунденском мосту, чтобы совершить набег на слабые, тучные деревни Уэссекса, — и оба раза мы напрасно спускались вниз по реке и ждали. Но на сей раз мы поймали волков в ловушку.

Я прикоснулся к рукояти Вздоха Змея, своего меча, потом — к висящему на шее амулету в виде молота Тора.

«Убей их всех, — молился я Тору, — убей всех, кроме одного!»

Эта долгая ночь, должно быть, была холодной. Лед окаймлял ямы на полях, там, где их затопила река, но я не помню холода. Лишь нетерпеливое предвкушение.

Я снова прикоснулся к Вздоху Змея, и мне показалось, что тот затрепетал. Иногда мне казалось, что этот клинок поет. То была тонкая, еле слышная песня — песня клинка, жаждущего крови; песня меча.

Мы ждали. Потом, когда все уже было позади, Ралла сказал, что я все время улыбался.

Я думал, что наша засада не удалась, потому что викинги не вернулись на свой корабль, пока на востоке не засиял рассвет.

«Должно быть, их часовые нас увидели», — думал я.

Но те ничего не увидели. Свисающие ивовые ветви нас прикрыли, а может, часовых ослепило поднимающееся зимнее солнце; так или иначе, но ни один из них нас не заметил.

А мы увидели викингов: людей в кольчугах, которые гнали толпу женщин и детей через затопленное дождем пастбище. Викингов было около пятидесяти, и они захватили много пленных. Должно быть, схватили самых молодых женщин в деревне, чтобы позабавиться с ними. Детей отправят на рынок рабов в Лундене, или во Франкию, что лежит за морем, или еще дальше. Как только женщинами попользуются, их тоже продадут.