Песнь меча - [28]

Последние три слова он проговорил со внезапной жестокостью, и я ответил так же резко и грубо:

– Я сам его видел.

– Ты видел человека, вышедшего из могилы, вот что ты видел.

– Я сам видел его! – настаивал я.

– Конечно видел! А ты никогда не задавался вопросом – что же именно ты видел? – вызывающе спросил валлиец. – Бьорна положили в могилу перед самым твоим приходом! Его засы́пали землей, он дышал через тростинку.

Я вспомнил, как Бьорн сплевывал что-то, пытаясь выпрямиться. Не струну арфы, а что-то другое. Я решил, что то был комок земли, но, по правде говоря, эта штука была светлее. В то время я об этом не думал, но теперь понял: все воскрешение было трюком. И, сидя на полубаке «Лебедя», я почувствовал, как рушатся последние обломки моих грез.

Я не буду королем.

– Откуда ты все это знаешь? – горько спросил я.

– Король Этельстан не дурак. У него есть шпионы.

Пирлиг положил ладонь на мою руку.

– Мертвец выглядел очень убедительно? – спросил он.

– Очень, – все так же горько проговорил я.

– Он – один из людей Хэстена, и, если мы когда-нибудь его поймаем, он отправится прямиком в ад. Так что же он тебе сказал?

– Что я должен стать королем Мерсии, – негромко проговорил я. – Должен стать королем саксов и датчан, врагом валлийцев, королем земли, лежащей между реками, повелителем всего, чем буду править. Я поверил ему, – печально закончил я.

– Но как ты смог бы стать королем Мерсии, если бы Альфред не сделал тебя королем? – спросил Пирлиг.

– Альфред?

– Ты ведь дал ему клятву верности, так?

Мне было стыдно говорить правду, но выхода не было.

– Так, – признался я.

– Вот почему я должен обо всем ему рассказать, – сурово проговорил Пирлиг. – Потому что, когда человек нарушает клятвы, это не шутки.

– Верно, – согласился я.

– И Альфред будет вправе тебя убить, когда я обо всем ему расскажу.

Я пожал плечами.

– Лучше бы ты держал свою клятву, – сказал Пирлиг, – чем дал одурачить себя людям, которые выдали живого человека за труп. Судьба не на твоей стороне, господин Утред. Поверь мне.

Я посмотрел на него и увидел сожаление в его глазах. Он любил меня, однако сказал, что меня одурачили, – и был прав. И мои мечты рушились.

– Какой у меня выбор? – горько спросил я. – Ты знаешь, что я отправился в Лунден, чтобы присоединиться к ним, и ты должен рассказать об этом Альфреду, и он никогда больше не будет мне доверять.

– Сомневаюсь, что он сейчас тебе доверяет, – жизнерадостно заявил Пирлиг. – Он мудрый человек, Альфред. Но он знает тебя, Утред, он знает, что ты воин, а ему нужны воины.

Помолчав, он вытащил деревянный крест, висевший у него на шее.

– Поклянись на этом! – сказал он.

– Поклясться в чем?

– Что ты будешь держать данную Альфреду клятву! Сделай это – и я ничего ему не скажу. Сделай это, и я буду отрицать случившееся. Сделай это, и я буду тебя защищать.

Я колебался.

– Если ты нарушишь данную Альфреду клятву, – продолжал Пирлиг, – ты станешь моим врагом и я буду вынужден тебя убить.

– Думаешь, у тебя это получится? – спросил я.

Он озорно ухмыльнулся:

– Ах, я тебе нравлюсь, господин, хотя я – валлиец и священник, и тебе не захочется меня убивать. А в моем распоряжении будут три удара, прежде чем ты очнешься и поймешь, что ты в опасности, – поэтому… Да, господин, я тебя убью.

Я положил правую руку на крест.

– Клянусь, – сказал я.

И остался человеком Альфреда.

Глава третья

Мы добрались до Коккхэма тем же вечером, и я наблюдал, как Гизеле, которая, как и я, не очень любила христианство, начинает нравиться отец Пирлиг. Он откровенно заигрывал с ней, делал ей комплименты насчет ее экстравагантности и играл с нашими детьми. Тогда у нас было двое детей, и нам повезло – оба ребенка выжили, как и их мать. Утред был старшим. Мой сын. Четырехлетний курносый мальчик с волосами такого же солнечного цвета, как и у меня, с твердым маленьким личиком, с голубыми глазами и упрямым подбородком. Тогда я его любил.

Моей дочери Стиорре было два года. Ее странное имя сперва не нравилось мне, но Гизела умоляла меня назвать ее именно так, а я почти ни в чем не мог ей отказать, не говоря уж о выборе имени для дочери. Стиорра означало «звезда», и Гизела клялась, что мы с ней встретились под счастливой звездой и что наша дочь рождена под той же самой звездой.

Потом я привык к имени и полюбил его так же, как любил это дитя с темными материнскими волосами, длинным лицом и озорной улыбкой.

– Стиорра, Стиорра! – обычно говорил я и щекотал ее или позволял ей играть с моими браслетами.

Стиорра, такая красавица.

Я играл с ней и в ночь перед тем, как мы с Гизелой отправились в Винтанкестер.

Была весна, и вода в Темезе пошла на убыль, так что снова показались речные луга. Мир подернулся зеленой дымкой – прорезывались листья. Первый ягненок ковылял по полям, ярким от первоцветов, и дрозды наполняли небо журчащей песней.

В реку вернулись лососи, и наши сплетенные из ивы верши приносили хорошую добычу. На грушевых деревьях в Коккхэме набухли почки, и не меньше, чем почек, на них было снегирей, которых полагалось отпугивать маленьким мальчикам, чтобы к лету у нас были фрукты.

То было хорошее время года, время, когда мир оживал… Время, когда нас призвали в столицу Альфреда на свадьбу его дочери Этельфлэд с моим кузеном Этельредом.