Пёсий остров - [32]

Закончи то, что я начал, ласточка, шепчет голос Максима, ласково, по-отцовски. Ну, давай.

— Тебе только этого и надо! — кричит она в ночь, сжимая руками растерзанную плоть, стараясь усилием воли заставить кровь течь в обратную сторону, вернуться в рану, которую она не видит и не хочет видеть, но знает, что она там. — Сделать все за тебя, да?

Вилли решает, что русский чудовищно ошибся насчет того, что смерти сдаются добровольно. Она не хочет так скоро встречаться с ним в аду, дудки. Она задерживает дыхание и вдавливает в рану большой палец, чувствуя скользкую неровную плоть. Единственное, чем она еще может управлять, — это боль, которая теперь пронзает ее всю до зубов.

— Я здесь, я здесь, здесь, — бормочет она, как будто это что-то значит. Ее защита, которая держала все чувства в глубине, подальше от ее сердца, слегка дрогнула.

Она вспомнила один воскресный вечер, когда ее еще не звали Вилли. Запах зеленой травы и кофе, который пили взрослые. Собаки, лающие на машинные сигнализации. Звуки скрипки.

И тут же, сквозь ту же брешь просачиваются другие воспоминания. Руки. Пальцы. Треск рвущейся одежды. Она вонзает палец еще глубже в рану, но память не отступает, картинки не уходят.

Впервые за много лет она начинает плакать.

Мореплаватель

Утро пришло и успокоило шторм.

Но Якоб проспал рассвет. Он просыпается ближе к полудню от звука, будто кто-то грызет и рвет просевшую резину под ним. Из каждого угла с шипением сочатся пузырьки воздуха. Якоб подбирается к молнии и открывает купол.

Море снаружи оказывается спокойным, как на детском рисунке. Гигантский коричневый пласт, едва покрытый водой, раскинулся насколько хватает глаз. С ветром доносится запах зелени. Земля! Якоб нагибается и трогает эту массу медного цвета, чтобы убедиться, что он прав, и улыбается.

Живой коралловый риф. И сейчас отлив.

Он раздумывает, не может ли это означать, что он где-то недалеко от… Нет-нет, не обнадеживай себя, думает он, ты долго не протянешь, если сейчас разочаруешься. Он осторожно расстегивает купол до конца и складывает его, а затем издает непроизвольный вскрик, когда видит то, что видит.

По другую сторону плота, за куполом, виднеется остров. Нет, даже два… И оба, кажется, не более чем в сотне футов. Белая песчаная бухта — первое, что он может разглядеть отсюда, и он решает плыть в ту сторону. Он пытается опередить выходящий из резины воздух, гребет обеими руками и улыбается как идиот.

Якобу не верится, насколько это похоже на карту, которую он купил в детстве. Что ж, думает он, может быть, папа был прав. Теплые бризы, тихая гавань. Он кричит, точно дикарь, чувствуя, как надежда стучит в висках.

Он не замечает черного судна с двумя коричневыми парусами, которое появляется на горизонте за его спиной.

Земля

Пора худеть, думает полный мужчина, пытаясь стащить с себя одеяния через голову. Шов застревает в складках откормленной пиццей плоти у подмышек — неловкое напоминание, что он по-прежнему ест как подросток. Несколько раз дернув ткань на спине, он наконец высвобождается. Затем вешает вывернутую наизнанку зеленую с золотом рясу на крючок рядом с доской для серфинга.

Что ж, зато проповедь получилась ничего, думает преподобный Томас Мэриголд, священник англиканской церкви Христа-Искупителя, с трудом натягивая шорты для плавания и оглядывая пол в поисках шлепанцев. Ну подумаешь, пришло всего девять старушек. Зато никто из них не кашлял, а когда он заговорил о том, что милость Господня больше любого греха, кое-кто даже поднял взгляд, выражая интерес. Надо будет к следующему разу придумать что-нибудь хлесткое, чтобы зацепить их, решает он, может быть, побольше цитат из Откровения в конце, чтобы поддерживать интерес.

Он берет доску почти с таким же трепетом, как и рясу, — ну ладно, с куда большим трепетом, чем рясу, — и, перекинув через плечо футболку, выходит на улицу к своему джипу. Может быть, на северо-восточном берегу сегодня будет хороший закат? Он чувствует, как возвращается жара. Ее все заждались: никто бы не выдержал еще целый день шторма после последних сорока восьми часов. Солнце палит и слепит.

Разъеденная солью машина проезжает вдоль неотразимо красивого пляжа, и Томасу не терпится ощутить, как песок обжигает ступни. Флотилия обломков разбитых катамаранов и лодок, похожих на сгоревшие спички, выкатывается на берег и уползает обратно в воду с каждой волной.

Томас надевает солнечные очки и смотрит на море. Может быть, удастся словить двухфутовую волну, но не больше. Скорее всего, меньше. Он заходит в воду и медленно бредет вдоль бурунов. Ничто не напоминает о шторме, который бушевал ночью. Теперь природа как будто затаилась, словно напоминая серферам, рыбакам и всем остальным, кто здесь главный.

И тут Томас видит большой, сдувшийся оранжевый шар.

По крайней мере, ему кажется, что это шар, пока он колышется на волнах в дальней части лагуны, где невозможно плавать из-за кораллов. Он зацепился за деревянные обломки пирса, который был здесь, когда в этих краях еще не начали регулярно ходить паромы. Резина скрипит все громче по мере того, как Томас приближается на своей доске.