Пёсий остров - [12]

Он вновь смотрит на иллюминатор, подходит и выглядывает наружу, но не видит ничего, кроме пара, валящего вдоль борта гигантского судна сплошной стеной. Солнце садится, но что это за солнце? Тропическое? Или то, которое он видел во сне? Ветер обдает его щеки липким теплом, а воздух на Ист-Ривер, как и на Стиксе, — ледяной. Якоб смотрит на звезды, начинающие мерцать за бортом, но не узнает ни одного созвездия. Земли не видно, только горизонт, и линия его прямее, чем он когда-либо мог себе вообразить. Он понимает, что находится где-то на юге. Под подошвами своих оксфордов он ощущает вибрацию — корабль ускорил ход. Он слышит только чаек, которые ныряют в море, снова взмывают вверх и кричат. Людей не слышно. Его черный костюм пахнет влагой, как будто он недавно промок. Он похлопывает себя по ляжкам и коленям и осязает сухую шерстяную ткань. Его рубашка порвана и свисает на спине так, будто кто-то разодрал ее, схватив сзади за ворот.

Пальцы на ослабевшей руке начинают неметь, и Якоб чувствует, как кровь с трудом пробивается по сосудам в запястье. Он осторожно отрывает один рукав и завязывает его вокруг локтя, понимая, что это не поможет. Его разум опять затуманивается. Прошлое снова превращается в набор разрозненных картинок, которые кто-то рассыпал по ветру. Откуда-то до Якоба доносится запах сигаретного дыма. Он думает: я должен быть осторожен, я должен присматриваться к каждой частичке своей памяти, даже когда теряю ее. Курят ли убийцы перед тем, как сделать свое дело? — размышляет он и думает, что отец наверняка смог бы ему на это ответить.

— Кто здесь? — спрашивает он у железной двери, как ребенок в надежде обезоружить кого-то злого, но в ответ слышит только крики чаек. Две птицы равнодушно парят за иллюминатором, и перья в россыпи серых пятен дрожат на ветру. Долю секунды они смотрят на Якоба немигающим взглядом, затем взмывают вверх и исчезают из вида. Якоб закрывает глаза и снова пытается восстановить свое последнее воспоминание. Морок потихоньку рассеивается, и память внезапно возвращается к нему — стремительно и ярко. Он помнит поминки в «Ривер-Кафе» и как жена метнулась к нему синим клинком, разрезающим черную массу гостей. Он помнит Манни, умоляющего его о деньгах и пытающегося скрыть угрозу за злобой. Материнская непоколебимость. Отцовский дом мечты. Красный кирпич, крохотная белая лодочка на озере. Не помню, я успел отдать Лоре записку? Он вздрагивает, не обнаружив ее в кармане своего измятого пиджака. Может быть, ее похитил Морфей, думает он, и тут соображает, что записка была наяву.

Якоб, Якоб, зовет его чайка, севшая на иллюминатор. Якоб, сделай что-нибудь. Пора. В закатном освещении птица кажется ангелом милосердия. Затем о борт разбивается огромная волна, и настойчивый гость улетает. Поверхность моря теперь лоснится отражением фиолетового неба, но Якоб не может наслаждаться видом. Он понимает, что в скором времени умрет, и все же знание о том, какому из океанов принадлежат эти волны, его бы успокоило. Он снова смотрит на небо и представляет себя на полпути на Карибы. Затем он вспоминает Лору и старается не дать волю страху. Вдруг ее держат в соседнем отсеке? Он воображает это, и сердце начинает биться быстрее, и он не может понять, почему до сих пор никто не пришел. Чье это судно — пиратов? Торговцев людьми? Он представляет, как жену продают каким-то людям на чужих берегах, и на глаза наворачиваются жгучие слезы.

Пленнику придется думать очень медленно, чтобы не потерять рассудок и определить свое местонахождение в мире. Нужно вызвать из памяти тихую гавань, как это умеют только знатоки морских карт. Вообразить место, увиденное когда-то на карте, и бросить там якорь. Нужна лишь какая-нибудь координата. Он уговаривает себя, что онемевшая рука не засохнет и не отвалится от тела, и эта мысль его почти успокаивает. Он вдыхает воздух и решает, что находится в тропическом климате, — так ему подсказывает нежный, маслянистый запах, идущий от воды.

Якоб закрывает глаза и представляет себе зеленый цвет. Тот особый бирюзовый оттенок, который призывает раздеться и окунуться в него, когда смотришь на карту и видишь, где заканчивается пыльного цвета суша и начинается бескрайний океан грез.

— Есть тут кто? — снова взывает он к русскому слову на двери, слегка осмелев. По-прежнему нет ответа.

Запах сигарет исчезает. Якоб задумывается, различим ли вообще его голос за грохотом двигателей.

Хлопки крыльев, шорох перьев. Чайка вернулась. Чайка смотрит на него.

Вот он я, думает Якоб. Кто-нибудь, услышьте меня.

Перехватчик

Гавана, Куба

Коза снова кричит. Она хочет, чтобы ее подоили.

Гектора это не на шутку раздражает: она кричала и вчера и позавчера. Он ведь объяснял старику Элизондо с верхнего этажа, как для него важно высыпаться в тишине. Первый раз, когда тупое животное разбудило весь дом в пять утра, коротышка пробормотал: «Lo siento, señor Hector»[2] — и потащил козу в заднюю комнату. Гектор понимает, что вонючая тварь дает молоко, без которого старик и его семейство не могут обходиться, когда еда по талонам. Элизондо слишком горд, чтобы признаться в этом. Как бы то ни было, коза никуда не денется, сколько бы она ни шумела. Каждый рассвет, почуяв солнце, она кричит. А оставшееся утро разносит сор по разболтанным половым доскам, если ее не привязывают на заднем дворе, а оставляют под присмотром одного из угрюмых внуков Элизондо.