«Пёсий двор», собачий холод. Том IV - [60]

Всё важное Армавю пересказал Гныщевичу загодя, но любимые песни так и тянет переслушать.

— Мистер Ричард Флокхарт, — без выражения поведал тот, — двенадцать лет назад лишился позиции наместника города Кирзани, поскольку принял превышавшее его полномочия решение по поводу судьбы соседнего города Тумрани. С тех пор профессионально шпионит в пользу британской короны под видом драматурга с громким именем. Личный друг Первого министра Британии.

— Я не понимаю… — заблеял Флокхарт, но Армавю его даже не услышал. Он шёл по своему непроизносимому Пути.

— Мсье Жан Фили, — продолжал он, — сын маркиза Жан-Жака Д’Арсо, действующего советника французской короны по внеевропейским делам. Сменил фамилию в шестнадцать лет, чтобы скрыть родственную связь. В узких кругах известен тем, что лично находился в Латинской Америке в момент захвата Альтепетля. Один из главных лоббистов использования распылительных успокаивающих смесей в случае конфликтов. Мсье Арсен Жюмьен. Дипломат с тридцатилетним стажем. Долгие годы представлял Францию в Европейском Союзном правительстве, лично выезжал на переговоры с Четвёртым Патриархатом. В глазах публики с годами превратился в безобидного и немного безумного старичка с достойным послужным списком, однако письма во Францию стремится отправлять не с городских почтамтов, а выбираться в пригороды. Хэр Шпраут, профессор имперской словесности. В двадцать пять заинтересовался имперским правом, к тридцати стал одним из самых именитых европейских нотариусов, чем и заслужил доверие самого герцога. Хэр Герлих…

Он продолжал ещё очень долго и очень монотонно — Гныщевич даже забеспокоился, не завёл ли его непроизносимый Путь туда же примерно, куда обычно ведут пилюли. Но l’impression, какая impression! Уж конечно, европейские гости не ожидали, что на них вывалят горы их собственной подноготной. Гныщевич тоже не ожидал, что Армавю сможет столько о каждом поведать.

Это, наверное, любым верхам общества свойственно. Все друг друга знают, и всякий держит на другого зуб.

Сейчас многие зубы в зале заскрипели.

Туралеев краснел, бледнел и значительно покашливал. Гныщевич даже не держал на него зла: просто он привык, что главная фигура Петерберга (будь то градоуправец или наместник) ему приходится чем-то навроде ребёнка или собственности. И по-своему об этой фигуре пёкся.

Да только Гныщевич-то ничьей собственностью не был.

— Занятная выясняется штука, — подытожил он, когда глоссарий европейских персоналий в исполнении Армавю иссяк. — Оказывается, господа, вы все — сплошь personnages politiques et diplomatiques! По крайней мере, в прошлом. А говорите — химики, спиритисты…

Политически-дипломатические фигуры замялись.

— Положим, некоторые из нас действительно имеют неформальное отношение к европейской политике, — осторожно начал Флокхарт. — Собственно, никто и не скрывал своего прошлого. К чему эта комедия?

— Мистер Флокхарт! А вы, мсье Армавю, можете идти, спасибо. Так вот: мистер Флокхарт! — Гныщевич решительным шагом вернулся к столу. — Вы в Петерберг приехали пьесы писать или налаживать наши отношения с Британией?

— Что за нелепая постановка вопроса! — вспылил наконец-то тот. — Разумеется, я, как и многие жители Европ, хочу понять, во что превратила Петерберг революция. Вы усматриваете в этом…

— Мне виднее, что я и где усматриваю. Значит, вы здесь un agent public?

— Вы сошли с ума, — затрясся вдруг Шпраут. — Своим прибытием в Петерберг, своей инициативой, своим признанием того, что вас стоит принимать всерьёз, своим, в конце концов, согласием говорить у вас — точно в цивилизованной стране! — на вашем родном языке, мы делаем вам одолжение, а вы считаете допустимыми подобные унизительные выходки!

— Одолжение… — Гныщевич попробовал слово на вкус, и ему понравилось. — На нашем родном языке ваше поведение зовётся исключительно бранными выражениями, произносить которые вслух было бы невежливо. Вы ведёте себя, как беспутные девки, что вроде бы дают ухажёрам avances, но не желают подкрепить их делом. Засылать в Петерберг дипломатов под видом драматургов и спиритистов — редкостное хамство со стороны Европ, и поэтому, — он со вздохом помедлил, — поэтому ваше присутствие в городе меня оскорбляет.

С ответом никто не нашёлся. Туралеев может сколько угодно распинаться о прелестях подковёрной политики и неформальных договорённостей, но он не видит главного: любую неформальную договорённость можно без последствий нарушить. И доить её можно вечно. Гныщевич думал над этим два дня, но так и не нашёл причин играть под европейскую дуду.

— Хорошо, — встал Шпраут. — В таком случае, я немедленно уезжаю.

— О нет, погодите, хэр Шпраут, не так быстро! — заломил руки Гныщевич. — А то остальные за вами не поспеют. Уезжайте все! Ну или оставайтесь в роли официальных представителей своих стран и Европ.

— Пока вы будете градоуправцем Петерберга, Европам не потребуется здесь представительства, — отрезал Шпраут, сдёргивая салфетку и швыряя её в недоеденный салат. — Я за этим прослежу.

Гныщевич пожал плечами.

Мистер Флокхарт был куда менее радикален:

— Мне потребуется некоторое время, чтобы принять решение, — неожиданно интимным тоном заметил он. — Надеюсь,