Пещера Рыжего монаха - [79]

От возбуждения Федя повысил голос.

— Ладно, ладно, погоди, — перебил его монах. — Ты вот что скажи: эти большевики-то верующие или как?

Вот тебе на! Федя даже растерялся.

— Наоборот, безбожники все.

— А почему тогда по евангельским заветам поступают?

— Зачем по евангельским? Так Ленин учит.

— Это кто такой?

— Это… самый главный большевик, Председатель Совета Народных Комиссаров.

Федя долго с жаром рассказывал обо всем, чего не знал его новый знакомый. Тот лишь покачивал от удивления головой. Потом вдруг спохватился:

— Какой грех! Совсем голову потерял: тебе отдыхать надо, а я уши развесил, мирскими делами интересуюсь. Давай-ка спи да сил набирайся, а я дров на ночь заготовлю: вон как тепло-то выдувает.

Поверх рясы он накинул на себя длинный балахон с капюшоном и вышел. Дверь открылась только на секунду, но струя холодного воздуха метнулась в жилище и пригнула пламя в очаге. Мурашки забегали у Феди по спине. Он представил себя лежащим без сил на диком пустынном плато, под неистовой вьюгой.

Так вот кто оказался его спасителем! Федя с трудом приподнялся на локте и огляделся.

Пещера, расширяясь от входа, тянулась в глубину. Дверь, сколоченная из массивных еловых плах, была неправильной формы, потому что повторяла контуры входного отверстия. По сторонам от входа стояли кадушка и ящик, здесь же размещался хозяйственный инвентарь: Федя разглядел топор, лопату, мотыгу. На вколоченном в трещину колышке висел подойник из долбленой тыквы; рядами свисали пучки каких-то трав. Федя лежал на возвышении, сооруженном из жердей и накрытом тюфяком из мха. Белье было сшито из грубого холста, что ткется в крестьянских домах. У противоположной стены высился очаг, сложенный из плитняка. От него вдоль стены протянулся грубо сколоченный стол, над ним — полка со скупым набором деревянной посуды. В дальнем, закругленном углу висел бедный — в три-четыре образа — иконостас; в окладах икон скупо отражался свет одинокой лампады. Вот и все убранство пещеры. Воздух был сухой, пол подметен и посыпан песком.

А где же спал сам хозяин пещеры? Федя перегнулся через изголовье и разглядел на земле подстилку из еловых лап, накрытую какой-то хламидой. Этой убогой постелью довольствовался Иона с тех пор, как в пещере поселился он, Федя. Жалость и благодарность овладели его сердцем.

Вскоре отшельник появился с большой охапкой дров.

— Вот разыгралась непогодушка! — заговорил он, отряхивая от снега балахон. — Не приведи господь доброму человеку в горах оказаться. Молиться надо за плавающих и путешествующих.

Он разделся и бросил в затухающий огонь мокрый еловый корень. Черный дым повалил от него и струями заходил под потолком, но через минуту дерево вспыхнуло и пламя загудело в дымоходе, отсветы его заплясали на стенах пещеры.

— Вот как хорошо! С огоньком и теплее и веселее, а если есть что в котелке подогреть, то и того лучше.

Глаза монаха покраснели от дыма, но довольно блестели.

— Что не спишь, отрок?

— Не хочется; видно, отоспался. Хорошо тут у вас. Но ведь случись что с вами — заболеете, например, — так даже воды подать некому.

— Все в воле господа, до сих пор миловал. Простужался, это бывало. У меня на этот случай лекарства кой-какие есть. — Он повел рукой в сторону развешенных трав. — Есть от простуды, от ревматизма. Вот по-абхазски ахурбгиц — раны заживляет; аджаква — от малярии. То, что тебе пить давал, — ашхардац — целебный корень, от всякой немощи полезен, силы восстанавливает, вроде женьшеня. Абхазские пастухи его очень жалуют.

— Откуда вы все это знаете?

— Поживи здесь с мое, и ты узнаешь. — С довольным видом он продолжал: — А что касается воды, то у меня и водопровод есть. — Он взял кружку и, подойдя к боковой стенке очага, повернул какое-то устройство. Потом показал Феде кружку: из нее шел пар. — Хочешь, идет горячая вода, хочешь — холодная.

Огонь затухнет, а вода еще целый день горячей будет — камень долго тепло держит.

— Вы изобретатель, оказывается! Только, живя здесь, никому пользы не принесете, — вырвалось у Феди.

— Достаточно того, что зла людям не несу.

— А как же без людей жить? Ведь скучно одному.

— Тому не скучно, кто богу жизнь посвятил, — несколько сурово отозвался Иона. — Наедине с богом да природой, не ведая тревог, куда лучше. Впрочем, неверующий ты — все равно не поймешь.

Он присел у очага и, прищурившись, стал смотреть на пламя. Его худое лицо с узким носом и запавшими глазницами резко очерчивалось в свете огня.

«Что же заставило его отдалиться от людей?» — подумал Федя. Словно отвечая его мыслям, Иона заговорил:

— Люди злы, неразумны, суеверие в них говорит. Другой в бога не верит, а черной кошки боится. Меня увидят — бегут прочь. Именем моим детей пугают. А того не знают, что я не то, что человека — ни одной божьей твари в жизни не обидел. — Лицо и голос отшельника были печальны.

— Вы в монастыре прежде жили? — спросил Федя.

— Да, жил я в обители, но вспоминаю то время как дурной сон.

— А почему?

— Двумя словами на это не ответишь, соколик.

— А вы расскажите, все как было. Я очень монастырской жизнью интересуюсь, у меня даже друг в обители есть.

— Вон как! Ну, если охота, слушай, будем коротать время. Начну с того, что лет до тридцати вел я жизнь суетную. От родителей покойных осталось мне именьице, так что нужды знать не привелось, а поэтому и к труду большой склонности не испытывал. Благ и удовольствий не чурался. Единственное, к чему я охоту имел, — это странствовать по родной земле. Но путешествовал не как паломник — с батожком да с котомкой, а с удобствами — в поездах, на пароходах. В этих странствиях посетил немало земель, отмеченных русской историей. Побывал и в местах, дорогих сердцу каждого верующего: на Соловках, в Киевской и Псково-Печерской лаврах, на уральском озере Тургояк, чьи берега заселены божьими людьми. Но даже там не испытал священного трепета. И вот в одно достопамятное утро пароход, на котором я плыл вдоль берегов Кавказа, встал напротив Святой горы. И так-то хорошо мне здесь показалось!